Ника Созонова - Красная ворона
— …Север Индии. В этой стране я побывал несколько раз и останавливался подолгу. Обычно зимой или осенью, в промежутках между жарой и сезоном дождей. После шума и злобы ветра хотелось тишины, предельной тишины. Такая бывает высоко в горах или в сердце пустыни. Видишь эти вершины? Темно-синее небо словно касается твоей макушки и наполняет сквозь зрачки вечностью. По ночам там так холодно, что слова замерзают у губ и падают вниз льдинками. А в полдень от белизны и простора кружится голова.
Я видела и синь, и белизну. В ушах шумело от перепада давления, а голова кружилась, словно я мчалась на карусели величиной с гору.
— …Говорят, что склоны Эльбруса, Эвереста и прочих раскрученных пиков покрыты человеческим мусором. Но я выбирал немодные вершины и наслаждался чистотой — такой нетронутой, словно человеческий вид еще не создан и ничего не порушено и не изгажено. Там, на турецком побережье помимо ветра меня доставали отбросы цивилизации в виде пластика, стекла и резины. В Тихом океане плавает целый континент из пластиковых бутылок, равный по площади паре американских штатов. Вдумайся: континент мусора! Только чтобы его убрать понадобились бы годы… В горах я очищался и отдыхал душой. Но совершенства в земной юдоли не предусмотрено, и в конце концов я банально замерз. И оголодал.
Ледяные горы сменились мириадом ярких звезд.
— …По мистичности и метафизической мощи с горами сравнится только пустыня. Ночная пустыня. Смерть стоит здесь за левым плечом и дышит в ухо, как и в джунглях — что возбуждает и бодрит. Только если в джунглях это смерть от клыков леопарда, зубов ядовитой змеюки или укуса малярийного комара, то в пустыне за тобой охотятся жажда и тепловой удар. Именно там, во время ночных бдений в сердце пустыни Калахари, я задумался об астрологии. Кто придумал это сложное и гармоничное диво? Шестеро ребят-творцов или их шеф Йалдабаоф? Кто бы ни придумал, снимаю перед ним гипотетическую шляпу. В одну из сияющих ночей вспомнились строки изысканной питерской поэтессы: "Для астрологов Марса иль Венеры Земля — недобрая звезда…" И дальше: "И знает лунный астролог — ему издалека видней — мрачнее ли она Сатурна, Урана ли холодней…"* Ведь и впрямь недобрая. Интересно, какой смысл для инопланетных астрологов несет наш воздушно-голубой — такой нежный и красивый с виду — космический шарик? Как думаешь, Рэна?
Вопрос застал меня врасплох: мне вовсе не хотелось думать, а только смотреть и внимать.
— Ну… если Марс для нас — олицетворение агрессии, Венера — любви, Меркурий — интеллекта, то Земля для марсиан может символизировать агрессию, для жителей Венеры — любовь, и так далее.
— Логично, но скучно.
Звезды погасли. Сразу стало очень темно: огоньки в печи уже не тлели и не светили. Рин откинулся на спину. Он дышал тяжело, со свистом. Затеплив свечу, я встревожено подалась к нему. Прикрытые веки дрожали, на лбу и переносице блестели горошины пота. Нашарив на полу черные очки, брат неуклюже надел их. На мой невысказанный вопрос объяснил:
— В таких случаях глаза начинают болеть от света. Даже такого крохотного — от свечи. Я надеялся, что твое присутствие поможет — ведь ты была неплохим катализатором.
— И как, помогло?
___________
* стихотворение Е. Шварц
Он отрицательно повел головой.
— Видимо, я и впрямь исчерпал отпущенное мне.
Я молчала, зная, что слова утешения будут звучать фальшиво.
— Не переживай, сестренка. В детстве я боялся боли, с ума сходил при виде капельки крови, а теперь даже самая сильная боль — временная помеха, и только. Самого важного я тебе не показал — не успел. Ничего, если я сейчас отдохну, а завтра просто расскажу оставшееся, без демонстрации? Сил осталось на донышке, и хотелось бы их сохранить для заключительного аккорда.
— Конечно, братик! Отдыхай. Прости, что не заметила, как тяжело тебе это дается: ты меня совсем заворожил.
— Я и себя заворожил, если честно. Смотрел, как любимое кино.
Рин с трудом поднялся и вышел, пошатываясь. В сенях загрохотало опрокинутое ведро — видно, в черных очках, да еще ночью, ориентироваться было трудновато. Вернувшись, он закурил сигару и устроился на своем лежбище из циновок и тряпок.
— Знаешь, что еще мне не нравится в нашем мире? В чем еще сплоховали творческие разумы, помощники старины Йалдабаофа — помимо взаимо-пережевывания и прочих несимпатичных вещей?
— Что?
Закрыв дверцу печи, я вытянула усталые кости в гамаке. Если ощущаю такую усталость и головокружение, будучи лишь зрителем, то каково Рину?..
— То, что человек не может уйти в иной мир красиво. Он вынужден сбросить свою плотяную одежонку, прежде чем воспарить — а она, лишившись души, начинает разлагаться. Плохо выглядеть и плохо пахнуть.
Я фыркнула.
— Вообще-то, сброшенную плотяную одежонку хоронят или кремируют до того, как она начинает плохо выглядеть и пахнуть. Больше того: усилиями гримеров нередко лежащий в гробу выглядит краше, чем при жизни.
— Ты не понимаешь. Не хочешь меня понять. Служители морга, гримеры, могильщики — они, так или иначе, вынуждены возиться с лишенными души телами. А мне бы хотелось, чтобы мою сброшенную оболочку не видел никто и не трогал никто. Не закрывал веки, не подвязывал челюсть, не мыл, преодолевая брезгливость, и не обряжал с циничными шуточками в строгий костюм. Не целовал в ледяной лоб, стараясь не показать, как противно это занятие. Потому что это уже не я, а нечто пошлое, холодное и неэстетичное, тем не менее, упорно отождествляемое со мною. Эта мысль пришла ко мне в морге, в окружении уродливых окоченелых оболочек. Помнишь, мы проживали там последние миги успоших?
— Еще бы не помнить. Б-ррр!..
— Б-ррр? А я думал, было весьма познавательно.
— Как все твои опыты, братик.
— Спасибо. Так вот. Хорошо бы научиться испарять свою плоть — одновременно с уходом.
— Оставляя только скелет?
— Скелет симпатичнее трупа, и он не пахнет, но навевает неприятные ассоциации. По крайней мере, в западной культуре. Нет, полностью — никаких скелетов, ни даже ногтей и волос. Мне бы хотелось, чтобы это стало последним моим чудом. Чудесностью, как говорила ты в детстве.
— Ты обязательно освоишь эту чудесность, Рин, и твой верный катализатор тебе поможет. Лет через сорок. Но никак не раньше! Тебе ведь столько еще предстоит. Ты даже с моими мальчишками еще не знаком. Ну, куда это годится: дядя, не видевший ни разу своих племянников! Своих маленьких рыжих копий…
Рин не отозвался — видимо, задремал. И я тоже смолкла.
ЙЕЛЛОУ
На следующее утро я проснулась первой. Рин спал беспокойно — раскинувшись и ворочаясь. Во сне постанывал и что-то бормотал.
