В. Бирюк - Волчата
Справа у меня Десна. До какого уровня половцы дошли по ней? До устья Сейма, где мы три дня назад с гриднями-заградителями разговаривали да панические слухи беженцев слушали? Очень может быть.
Солнце встаёт на востоке. Зимой — на юго-востоке. Вот оно встаёт. За вершинами заснеженных деревьев. Но его — не видно. Над лесом стоит морозный туман. Всё — заиндевевшее. Но не искрится под лучами солнца, а тихо сереет-серебрится. А мы идём поперёк. Поперёк солнцу. На северо-восток по водоразделу. Где-то впереди должна быть речка с тряпичным названием. Типа: Рванец. Ивашко как-то вспоминал. Вот по ней и надо будет уходить к востоку, к Новгород-Северскому. Факеншит! Почему на реках не ставят указателей?! Как я узнаю, что это именно то, что мне нужно?!
Рано волноваться начинаешь, Ванька. Дойди сперва хоть до какой-нибудь речки. Мальчишка-то уже спёкся. Молчит и пыхтит. Отстаёт. Всё чаще ремень приходиться натягивать. А что ты хотел от степняка на пешей прогулке? На роль «ходячих консервов» из нашего уголовно-лагерного фолька он не годиться. Может всё-таки его… того? Шашечкой по горлу? Меня-то и самого… несколько пошатывает и спотыкает. Оп-па! Блин! Снег в лощине между холмами оказался глубже, чем я думал. Вот выберемся и сделаем привал. Надо… обсохнуть. Где этот… недо-таракан застрял?
Мы бодались с этими… соснами, с этими… ёлками, с этими… сугробами — весь день. Дважды я разводил костёр — пили горячее. Отдыхали, снова поднимались. Но малыш быстро скисал. Когда начались сумерки — стало совсем плохо: садиться в снег и плачет. Не кричит, не ревёт — просто скулит тихонько, и слёзы текут. Народные мудрости типа: «Больше плачешь — меньше писаешь» или там: «поплачь, дитятко — водичка завсегда дырочку найдёт» — уже не помогали.
Вместе с санками я бросил и часть барахла. Меховое одеяло, например. Не рассчитал — ночевать в лесу будет… зябко. Может, и до смерти… озябнем.
Надо идти. У меня нет нормальной усталости — беломышесть торжествует. Но тащить мальчишку на себе — силы у меня такой тоже нет.
Надо бросать его. А то — оба сдохнем. Значит — перерезать ему горло. Или придушить? Или лучше — шашечкой уколом в сердце? А как правильнее колоть: в грудь или в спину? Твою Господи Пресвятую богоматерь! Как наиболее безболезненно убить ребёнка?! Это что, вопрос из обязательного курса молодого попаданца?! Вот за этим сюда и вляпываются?!
Уже в темноте разложил очередной костерок. Замазанный, закопчённый котелок со снегом. Остатки хлеба и мяса. Пока шли — жевали. Правильно пережёвывая пищу, вы не только помогаете обществу, но и отгоняете сонливость.
Всё-таки, и моя беломышесть не безгранична. Не в смысле — мышц, а в смысле — мозгов. Слишком много чересчур… ярких впечатлений за последние три дня. Устал и отупел. И с глазами что-то… чуть подваивается… на краях… мелькает что-то.
Я, видимо, задремал. Выключился с открытыми глазами. Потому что я их не открывал — просто вдруг увидел. За догорающим костерком стоит зверь. Князь-волк. В серебряной шкуре. Вокруг — темно. Тёмные стволы деревьев в стороне, снег. На земле, на деревьях. И эта туша напротив. Вся — в холодной гамме. Серое серебро. Как огромный сугроб странной формы. И два ярких оранжевых глаза. Если бы не глаза — я бы и не понял. Но они… совсем не такие, как всё вокруг. Горячие. Будто — дырки из другого мира.
Я шевельнулся, под боком завозился Алу. Рук я ему не развязывал — хрен знает, что ребёнку в голову придёт в такой ситуации. Но толку от моей предосторожности… Если он ко мне в подмышку во сне забрался. И шашечку выдернуть сможет, и ножик мой засапожный… Конвоир из меня…
Но Алу поморгал и уставился на волка. И молча стал забираться мне за спину.
— Э-э-э… ё-ё-ё… и-и-и…
— Не ной. Волков не видал?
Малыш стучит зубами и трясёт головой. Типа: не, не видал. И правда — князь-волка мало кто видел.
— Х-хан-к-курт.
«Хан-волк»? Значит, слышал.
А волчара стоит напротив и нас разглядывает. Голову к плечу наклонил. Наблюдатель. Понаблюдает — и скушает. Чтобы сравнить свои визуальные впечатления с таковыми же, но — гастрономическими.
А смерть — это страшно. Когда на тебя серебряный плотоядный сугроб янтарными огнями смотрит.
— О-он н-нас с-съест.
Блин! Очередной «колумб» стучит зубами над ухом со своей «америкой»! Сам знаю. Конец зимы — скверное время. Волки голодны. А когда кушать хочется — даже хомосапиенсы ведут себя… странно. Дипломатические переговоры с голодным хищником… — возможны. Для тех, кого не будут выковыривать из зубов.
У нас оставалось немного конины и хлеба. Дать зверю чуток мороженого мяса, когда перед ним два молоденьких горяченьких шматка на ножках…?
Я осторожно, без резких движений, вытащил из торбы оставшуюся горбушку. Чем богаты… Кинуть ему через костёр? Как-то… невежливо. Начал осторожно подниматься…
— Да отцепись ты, господи! Алу! Сидеть! Вот только с тобой мне сейчас драться…
Так. Что ещё? А, пояс долой. Запах металла звери чуют и воспринимают… негативно. И ещё — шапку снять. В знак уважения. Эти волки что, христиане? У мусульман наоборот, без шапки — оскорбление.
Ну что, я — пошёл? — Страшно, Ваня? — Не. Нер-р-венно. Хочется визжать и хихикать, бегать и… и шалить. Как-то всё очень… забавно.
Я осторожно обошёл костерок и положил перед зверем кусок хлеба. Чётко: не бросил — положил к лапам. Наклониться, подставить ему свой загривок… Под эти челюсти… Отступил на шаг. Глядим. В гляделки играем. Твоюмать! Ни зверю, ни хану — в глаза смотреть нельзя! Но… не могу оторваться. От этого жаркого янтарно-оранжевого двоеточия в бесконечности серо-снежного сумрачного пространства.
Волк наклонился, обнюхал горбушку. Крутанул головой и её не стало. «Не жёвано летит». И снова на меня смотрит. Теперь я? Алу правильно говорил? Насчёт «зарежь, пожалуйста». Зверь рассматривал меня. Потом зевнул. Так это… с потягом. До хруста. С такими челюстями… Выразительно.
Потом, будто вспомнил чего-то, встряхнулся. Подошёл ко мне. И начал обнюхивать. В прореху на моём полушубке — чуть морду не всунул. Да что вы все! Нет там у меня ничего! Или он кость от волхвов учуял? А задница моя почему такой восторг у всех вызывает? Я, конечно, сегодня пропотел нехило, но не волчица же в течке!
Меня всего потом прошибло. От его движений… хоть он и не прикасается, а меня покачивает.
Тут вышла луна. Я услышал «ах» Алу и его, ставший чуть громче, скулёж. Обернулся — он своими «юбилейными рублями» мимо меня на опушку леса уставился. Я глаза поднял, а там… они все. Стаей. Семь. Кажется.
Их не видно. Они возникают и исчезают. Я понимаю — фигня, млекопитающие из семейства псовых нуль-транспортировками не балуются. Вроде бы. Но ощущение именно такое. Слой снега под деревьями вдруг поднимается, делает пару шагов и садиться. Смотрит на меня. А я — на него. Его огненные глаза медленно гаснут. А я гляжу неотрывно. Гляжу и внезапно понимаю: там волка нет. А есть просто игра лунного света и лесной тени на основе наметённого к толстой сосне сугроба. Глюки моих мозгов, ожидающих увидеть зверя, и увидевших его в очертаниях снежного намёта.
