Виктор Некрас - Ржавые листья
Волчий Хвост молчал.
Печенеги.
Это меняло всё. С Курей вместях он воевать ни за что не будет. А тогда надо как можно скорее разбить Твёрда.
Когда Военег Горяич поднял голову, в его глазах ясно читалась решимость, и только в уголке правого глаза застыла одинокая слеза.
— Что бы ты ни решил — я с тобой, — глухо сказал Отеня, глядя в стол. Он сжал рукоять ножа, не заметив, что под его лезвием треснула деревянная тарель, и на скатерть выползает густой тёмный подлив, схожий цветом с кровью.
— Ты дашь мне воев? — требовательно спросил Волчий Хвост.
— Дам, — кивнул Отеня, не подымая глаз. — В городе три сотни воев — две забирай.
— Добро, — прищурясь, сказал Военег Горяич. — Это уже одиннадцать сотен воев выходит. Знать бы теперь, сколь у Твёрда воев…
Он запнулся — вытекший на скатерть подлив вдруг поблазнил ему кровью, а в ней насмешливо скалилась отрубленная голова Твёрда. Помотал головой, отгоняя наваждение.
Как он вернулся в стан рати, Волчий Хвост помнил плохо — помнил только, что всё порывался кого-то или что-то рубить, рычал в бешенстве на кметей, что под руки вели его к коню…
2Задорный и заливистый вопль спозаранок проснувшегося петуха вмиг согнал все сны и сомнения. Волчий Хвост открыл глаза и, чуть мотнув головой, — многолетняя привычка — мгновенно вспомнил всё, что было с ним за прошедшие сутки.
С усилием, даже скрипнув от напряжения, зубами разлепил склеившиеся ресницы. И встретил ехидный взгляд Гюряты Роговича.
— Чего скалишься? — хмуро спросил воевода. — Нет чтоб хоть квасу плеснуть, а ещё лучше — пива…
Рогович насмешливо хмыкнул, встал и, отойдя на пару шагов, пробурчал что-то насчёт стариков, не знающих меры в питье.
— Ты поговори ещё у меня, — всё так же хмуро ответил Военег Горяич, садясь и вцепляясь пальцами в невесть отколь возникший перед ним жбан пива. Сделал большой глоток, вслушался в себя и припал к жбану надолго. Пил, проливая на грудь и на постель.
Потом, отдышавшись, воевода отставил жбан в сторону и процедил:
— Там, на вымолах, пришёл воевода Келагаст с варягами. Три сотни воев на шести шнекках, подчинены тебе лично.
— Отколь знаешь? — насторожился Рогович. — Я только час тому с Келагастом встретился.
— Слухом земля полнится… сынок, — не удержался Волчий Хвост, и, глядя прямо в полнящиеся недоумением голубые глаза новогородца, врезал. — Что, вовсе заподозрил воеводу в измене, а, гриде?
Гридень молчал. Помолчал и воевода, и вдруг, с внезапно прорвавшейся враждебностью в голосе, бросил:
— А может и правильно заподозрил… да. Да только не по пути мне с Курей… даже если он и благо для Руси деять будет. Насильно мил не будешь.
Договорив, Волчий Хвост несколько времени молчал и только тупо сосал из жбана густое чёрное пиво. Оторвался и вновь — сквозь зубы:
— Сегодня из утра возимся на тот берег. А потом ты с варягами и своими воями пойдёшь вверх по Днепру.
Гюрята на миг открыл рот, собираясь возразить, но наткнулся глазами на враждебно-холодный и совершенно трезвый взгляд Волчьего Хвоста и смолк.
Волчий Хвост сидел в седле, нахохлясь, как сыч, и угрюмо глядел, как ползёт к левому берегу паром. На правобережье с ним оставалась только его дружина — три десятка кметей, за последние двадцать лет прошедших с ним огонь и воду.
Пыльное облачко первым заметил сам же Волчий Хвост. Повинуясь едва заметному движению правой ноги воеводы, умный конь переступил чуть вправо, открывая воеводе простор для разгона. Дружина позади подобралась, незаметно для себя сбиваясь в плотный кулак, готовый и на клинки, и на стрелы, и на копейные рожны, но тут в клубах пыли проявились конские морды и головы людей, и Волчий Хвост признал дружину Отени Рудого.
Вышгородский воевода почто-то ехал не из города, а со стороны поля, с заката. Конь под ним шатался, и глаза его были красны. И ничуть не лучше выглядел и сам наместник, и его кмети.
Волчий Хвост понял всё сам, без единого слова — вчера, после попойки, нечистая совесть погнала Отеню за город, где он, пьяный, не поспав ни мига, гонял по полям и лугам, топча травы. Волчий Хвост смолчал, но новогородец, похоже, молчать был не в силах.
— Идёшь? — спросил он, глядя в сторону.
— Угу, — буркнул Военег Горяич, меньше всего расположенный к разговору.
— А всё ж таки тебе легче, чем мне, — сказал вдруг Отеня, всё ещё не подымая глаз. — Ты знаешь, что делать. Или хоть притворяешься, что знаешь.
Волчий Хвост молчал. А Отеня, до побеления костяшек сжимая в руке плеть, продолжал:
— А я вот, Военеже, и доселе не уверен, что мы правы. Верно древние говорили, что во многой мудрости много и печали…
Он вдруг оборвал сам себя, судорожно взмахнув плетью:
— Будь что будет. Раз бурдюк развязали, вино надо пить.
Военег Горяич вновь смолчал, хотя когда-то именно он сказал Отене эти слова. Не встретив отклика, Отеня опять помолчал несколько мгновений, потом, вытянув руку, указал рукоятью плети на что-то вдали. Несколько толстых кривых чёрточек на рябящей водной глади.
— Гюрята?
Волчий Хвост всё так же молча кивнул. Рогович вместях с варягами Келагаста ушёл спозаранку на девяти кораблях, вновь безоговорочно поверив Военегу.
Паром уже опростался и медленно наплывал на правобережье, с натугой преодолевая течение могучей реки.
Отеня вдруг с прорвавшимися в голосе слезами, сказал:
— Об одном прошу — ежели что, пощади… о дружбе не забывай… ни в коем разе не след.
Волчий Хвост опять кивнул, всё так же молча, поняв Отеню с полуслова.
— Ну… ин ладно. Удачи тебе, — выдавил Отеня через силу и, повернув коня, медленно поехал к городским воротам. Ехал тяжело, не оборачиваясь.
К полудню того же дня рать Волчьего Хвоста миновала Остёр — небольшой острог киян на их меже с северянами. Десна накатывалась с восхода, а Волчий Хвост от Остёра повернул своих воев, забирая на полночь.
Ближе к закату того же дня выпущенные вперёд дозоры — до радимской межи оставался всего день пути и идти в любом случае следовало с опаской — вернулись с вестью о встречной рати.
— Чья? — отрывисто и недоверчиво спросил Волчий Хвост. Что-то чересчур много в последнее время развелось ратей на Руси. Не к добру это.
— Неведомо, воевода. Стягов не разглядели.
— Большая рать?
— Сотни две будет, — ответил дозорный степенно, словно речь шла не о войске, а о калите с серебром.
— Пф! — презрительно фыркнул воевода. — Тож мне, рать!
Его собственное войско было ныне вшестеро больше.
