Николай Романов - Император
Иначе с какой бы стати во время отсутствия императора министр безопасности и советник по ней встречались с глазу на глаз. Мальчишка, если ему донесли, должен сделать совершенно определенные выводы…
«Ох и зря мы с генералом полетели тогда в одной машине!» – подумал Иван Мстиславович.
Однако случившееся изменить уже было нельзя.
А потому будем исходить из того, что имеется… Кстати, а не проверял ли император министра на вшивость, когда поручил отыскать Бажанова? А тут, как назло, полное отсутствие успеха в розысках!.. И повторно принятые меры тоже ничего не дали. Убрал, что ли, Железный Генерал этого Бажанова? За ненадобностью. Или за измену. Не бывает так, чтобы человек бесследно исчез без причины…
Впрочем, я ведь навел тень на плетень своим скорым докладом о судьбе исчезнувшего. И мальчишка купился…
Граф снова перебрал имеющиеся варианты выбора.
Да, хуже нет ситуации, когда перед тобой несколько дорог. Направо пойти – геморрой обрести, налево пойти – проблему найти, а прямо податься – на звездюли нарваться…
Министр, то и дело отвлекаясь на рутинные заботы, ломал голову целый день. И все-таки решил так, как подсказывало ему чутье. Все же не из-за красивых глаз он столько лет продержался на руководящих должностях в МИБе и пережил нескольких министров. Просто умел держать нос по ветру. И прежде не ошибался, чью сторону занять. Не ошибется и теперь!..
Сделав свой выбор, граф связался с императором и напросился на немедленную аудиенцию.
Главного мибовца державы, пожелавшего без промедления пообщаться с императором, принял бы и Владислав Второй, ибо без причин на такую встречу не набиваются.
А уж Остромир Первый принял и подавно!
Впрочем, рабочий день императора был таким же безразмерным, как и у министра, – его величество находился в рабочем кабинете. Графа Охлябинина он встретил с плохо скрываемой тревогой.
– Великий князь на что-то решился, Иван Мстиславович?
– Великий князь? – Охлябинин не сразу въехал в предмет озабоченности его величества. – Нет, насколько мне известно, он все еще колеблется. Я по другому, но не менее важному поводу.
Было видно, что у мальчишки сразу полегчало на душе.
Нельзя так зацикливаться на одной-единственной заботе, молодой человек! Профукаете другие!.. Как уже и профукали в этой истории с лжеграфиней Шуваловой!.. Впрочем, это ваши проблемы! Назвался груздем, зубками не щелкай!
И граф Охлябинин принялся рассказывать императору о нависшей над его величеством опасностью. А когда закончил, Остромир Первый сказал:
– Спасибо, Иван Мстиславович! Я понимаю вашу озабоченность. Но давайте пока не будем совершать никаких резких телодвижений.
И граф Охлябинин решил, что император ему не поверил.
Наверное, посчитал, что главный мибовец строит интриги против советника. Ну да и бог с ним, с мальчишкой! Наше дело прокукарекать, а там хоть не рассветай! Как бы то ни было, а свою задницу я, в случае чего, прикрыл… И, в общем-то, правильно император не делает скоропалительных выводов на основании слов одного человека. Значит, мальчишка понемногу взрослеет. Если выживет в предстоящей схватке, то, пожалуй, выйдет с него толк.
А если у него есть иные причины делать вид, будто не поверил, то это значит, что он уже повзрослел. И толк с него уже вышел.
Короче, в любом случае, я поступил правильно.
И граф Охлябинин отправился в родное министерства, обретя хоть какое-то спокойствие в душе.
Глава шестьдесят восьмая
Осетру доложили, что цесаревну Ольгу можно посетить, на четвертый день ее болезни.
Он тут же сорвался и полетел. Вернее, помчался, ибо летать над территорией дворца не разрешалось никому. В том числе и самому императору. Разве что спасаться бегством, как Владислав Второй…
Когда он вошел в персональную палату, которую занимала ее высочество, Ольга встретила его без былой ненависти во взгляде.
Похоже, нервный срыв пошел цесаревне на пользу. По крайней мере, в смысле отношения к ублюдку…
– Здравствуй, сестра! Как ты себя чувствуешь?
– Здравствуй, брат! Спасибо, неплохо! Врачи обещают отпустить через три, максимум четыре дня.
Однако лицо ее было тронуто бледностью, а лежащие поверх одеяла руки казались безжизненными.
– Вот и прекрасно. Я рад!
Кажется, Ольга слегка удивилась. Во всяком случае, глаза ее расширились, а руки ожили, стиснув и снова отпустив одеяло.
– Присаживайся, пожалуйста!
Осетр вызвал из пола стул и угнездился на нем.
Поговорили немного о здоровье.
О чем еще можно говорить с больным человеком? Не о том же, что его очень скоро ждет новый допрос – на сей раз с применением суперпентотала…
А потом Ольга сказала:
– Послушай, брат… Ты не можешь рассказать, что же со мной все-таки случилось. – Она опять вцепилась в одеяло. – Я не имею в виду нынешнюю болезнь.
«А почему бы и нет? – подумал Осетр. – Только не сейчас! Иначе у нее снова случится нервный срыв!»
* * *Он рассказал Ольге все через несколько дней, когда врачи наконец выпустили ее высочество из госпиталя.
Брат и сестра сидели в апартаментах, которые дворцовый мажордом отвел цесаревне для проживания, расположившись бок о бок на диванчике.
Выслушав рассказ Осетра, Ольга долго молчала. Лицо ее все еще не заиграло былыми красками.
– Я удивлена, что ты оставил меня в живых, – сказала она потом. – Мой отец бы так не поступил…
Осетр пожал плечами:
– В конце концов, все случившееся было проделано без твоего ведома. Ты виновата разве лишь в том, что согласилась выдать себя за мою мать. Но у тебя, в общем-то, и не было иного выбора. И за это ты уже и так наказана. Постоянным страхом разоблачения, неожиданной тяжелой болезнью, собственной ненавистью… Как известно, за один проступок дважды не наказывают.
Ольга помолчала.
– Знаешь, брат, ты удивительно умеешь располагать к себе. Мне уже даже не верится, что всего полмесяца назад я тебя ненавидела!
Осетр улыбнулся:
– К счастью, ненависть тоже лечится. И я рад, что ты излечилась. А маму свою я все равно найду!
Она опять помолчала. А потом бурно вздохнула, словно сбросила с плеч неподъемный груз, и улыбнулась:
– Спасибо тебе за лечение, Остромир! – Она коснулась его руки, и в прикосновении этом несомненно ощущалась некая толика ласки. – Теперь, после всего случившегося, я знаю, что ты совсем не такой, каким выставлял тебя мой отец. Его ненависть мне понятна, хотя и он не имел права на нее. Ведь ты – его сын. Но я не должна была к тебе так относиться. Прости меня!
«Бог простит!» – хотел сказать Осетр. Но не сказал.
Зачем? Она и так изрядно пострадала от слепой веры в правоту отца. И ни к чему сыпать соль на раны. Жизнь все расставляет на свои места. Каждому воздается!
