Сергей Лукьяненко - Сумеречный дозор
За две двери и четыре толстых стекла Костя обернулся и недоуменно посмотрел на меня. Услышал? Или просто недоумевает, чего я остановился?
Натужно улыбнувшись я открыл дверь и вошел в грохочущую гармошку перехода между вагонами. Штабной вагон и впрямь оказался блатным местом. Чистенькие коврики на полу; дорожка в коридоре; белые занавески на окнах; мягкие матрасы, не напоминающие тюфяк негра Джима, набитый кукурузными початками.
— Кто спит внизу, кто вверху? — деловито осведомился Эдгар.
— Мне все равно, — ответил Костя.
— Я бы предпочел сверху, — сказал я.
— Я тоже, — кивнул Эдгар. — Договорились.
В дверь вежливо постучали.
— Да! — Инквизитор даже не повернул головы. Это был начальник поезда — с подносом, на котором был и никелированный чайник с кипятком, и чайник с заваркой, и чашки, и какие-то печеньки-вафельки, и даже коробочка сливок. Серьезный мужчина — здоровенный, с роскошными усами, форма сидит, как с иголочки.
А лицо — дурное-дурное, будто у новорожденного щенка.
— Пейте на здоровье, гости дорогие!
Все понятно. Тоже под воздействием амулета. Все таки то, что Эдгар — Темный, накладывало отпечаток на его методы.
— Спасибо. Уведомляй нас о всех, кто сел в Москве, но сходит по дороге, любезнейший, — принимая поднос, сказал Эдгар. — Особенно о тех, кто сходит не на своей станции, а раньше.
— Будет исполнено, ваше благородие! — кивнул начальник поезда.
Костя хихикнул. Я дождался, пока бедолага вышел и спросил:
— А почему «ваше благородие»?
— Откуда я знаю? — пожал плечами Эдгар. — Амулет настраивает людей на подчинение. А уж кого они при этом во мне видят: строго ревизора, любимого дедушку, уважаемого артиста или генералиссимуса Сталина — это их проблема. Этот, видать, Акунина начитался. Или старых фильмов насмотрелся.
Костя снова фыркнул.
— Ничего веселого в этом нет, — разозлился Эдгар. — И ничего ужасного — тоже. Максимально щадящий для людской психики метод. Половина историй о том, как кто-то Якубовича в машине подвозил или Горбачева без очереди пропустил — следствие таких вот внушений.
— Да я не о том смеюсь, — объяснил Костя. — Представил вас в форме белогвардейского офицера… игеф. Внушаете уважение.
— Смейся, смейся… — наливая себе кофе, сказал Эдгар. — Как там компас?
Я молча положил записку на стол. Сумеречный образ завис в воздухе — круглая чаша компаса, лениво крутящаяся стрелка.
Налив себе чая., я сделал глоток. Чай был вкусным. От души заварен, как и положено для «высокоблагородия».
— В поезде, паршивец… — вздохнул Эдгар. — Господа, я не скрываю от вас альтернативы. Либо мы берем преступника, либо поезд будет уничтожен. Вместе со всеми пассажирами.
— Каким образом? — деловито спросил Костя.
— Есть варианты. Взрыв газопровода рядом с составом, случайный пуск боевой ракеты с истребителя… в крайнем случае — ракета будет с ядерной боеголовкой.
— Эдгар! — мне очень хотелось поверить, что он сгущает краски. — Здесь минимум полтысячи пассажиров!
— Чуть больше, — поправил Инквизитор.
— Этого нельзя делать!
— Нельзя упустить книгу. Нельзя допустить, чтобы беспринципный Иной сотворил себе гвардию и принялся перекраивать мир на свой вкус.
— Но мы же не знаем, чего он хочет!
— Мы знаем, что он не колеблясь убил Инквизитора. Мы знаем, что он очень силен и преследует какую-то неизвестную нам цель. Что он забыл в Средней Азии, Городецкий?
Я пожал плечами.
— Там есть ряд древних центров силы… — пробормотал Эдгар. — Какое-то количество бесследно пропавших артефактов, некоторое количество плохо контролируемых территорий… А что еще?
— Миллиард китайцев, — внезапно сказал Костя. Темные уставились друг на друга.
— Да ты совсем с ума сошел… — неуверенно произнес Эдгар.
— Миллиард с лишком, — насмешливо уточнил Костя. — Что, если он собирается через Казахстан рвануть в Китай? Вот это будет армия! Миллиард Иных! А еще есть Индия…
— Иди ты в пень, — отмахнулся Эдгар. — Даже идиот на такое не решится. Откуда Силу будем брать, когда треть населения превратится в Иных?
— А вдруг он — идиот? — не унимался Костя.
— Вот потому мы и пойдем на крайние меры, — отрезал Эдгар.
Они говорили всерьез. Без малейших сомнений — можно ли убивать этих зачарованных проводников, толстощеких командировочных, ехавшую в плацкартах бедноту. Надо — значит, надо. Фермеры, уничтожающие заболевший ящуром скот тоже переживают.
Пить чай как-то расхотелось. Я встал, вышел из купе. Эдгар проводил меня понимающим, но ничуть не сочувственным взглядом.
Вагон уже затихал, готовился ко сну. Некоторые двери в купе еще были открыты., кто-то маялся в тамбуре, ожидая пока освободится туалет, откуда-то доносилось зваканье стаканов, но большинство пассажиров было слишком утомлено Москвой.
Я вяло подумал, что по всем канонам мелодрамы по коридору сейчас должны носиться ангелоподобные детишки с невинными личиками. Чтобы я полностью проникся чудовищностью предложенного Эдгаром плана…
Детишек не было. Вместо них из одного купе высунулся толстый мужик в линялом трико и обвисшей майке. Красная, распаренная морда уже оплыла с т принятого спиртного. Мужик вяло посмотрел сквозь меня, икнул — и спрятался обратно.
Руки сами полезли за плеером. Я воткнул пуговки динамиков в уши, вставил наугад диск и прижался к стеклу. Ничего не вижу, ничего не слышу. И уж ясное дело — ничего не скажу.
Раздалась негромкая лиричная мелодия и тонкий голос запел:
Ты не успеешь ринуться в кусты,
На свете нет прекрасней красоты
Чем абстиненция морфинного генеза…
Да это же Лас, мой знакомец из «Ассоли». Тот диск, что он дал в подарок. Усмехнувшись, я сделал звук погромче. Вот это то, что мне сейчас нужно…
В астрал вернутся, детские черты.
Из нашей крови выплавят железо,
На свете нет прекрасней красоты
Чем абстиненция морфинного генеза…
Тьфу ты, пропасть… Вот ведь панк из панков. Это даже не Шнур с его развеселыми матюками… Чья-то рука похлопала меня по плечу.
— Эдгар, каждый расслабляется по-своему, — пробормотал я.
Меня легонько пихнули под ребра.
Я обернулся.
И остолбенел.
Передо мной стоял Лас. И довольно лыбился, приплясывая в такт музыке — все-таки, я сделал звук слишком громким.
— Приятна, е-мое! — с энтузиазмом воскликнул он, едва я стянул наушники. — Вот так идешь по вагону, никого не трогаешь, а тут твои песни слушают! Ты что здесь делаешь-то, Антон?
— Еду… — только и смог я выдавить, выключая плеер.
— Правда? — восхитился Лас. — Никогда бы не подумал! А куда едешь?
