Птицеед (СИ) - Пехов Алексей Юрьевич

Пагубная эмоция. Гнев никогда не приводил меня ни к чему хорошему, поэтому я с трудом прогнал его, прочь, как можно дальше. Рауса Люнгенкраута отличает терпение, так что не будем уподобляться дуракам.

Вздохнул, затем достал из кармана часы, нажал на кнопку, активируя пружину, отбросил крышку. Такое себе действие. И без него понятно, что Оделия опаздывает уже на два часа. А значит — не придёт на встречу, которую сама назначила.

Не знаю, что её задержало. Обстоятельства, которые она не могла никак изменить. Или передумала, пускай это на неё и не очень похоже. Но я испытывал некоторую степень… разочарования.

Ведь разочарование куда лучше, чем гнев, правда?

Но кроме разочарования, на меня сошло и умиротворение. Я был не менее доволен, чем ворон, доедающий вафельный стаканчик и озорно поглядывающий на меня, явно записав мою кандидатуру в сонм достойных бескрылых.

Умиротворение, потому что теперь я был свободен от множества обязательств и сдерживающих факторов правил приличия. Ибо теперь можно идти хоть по горящей земле.

Правда, стоит не забыть о страхах Рейна и, если дела примут крутой оборот, следует не попасть в клетку на корм чайкам.

Владелец «Пчёлки и Пёрышка» штопал некогда чёрный шерстяной плащ, порядком растерявший цвет, давно ставший серым. Я помнил эту тряпку, он надевал её ближе к зиме, когда в Айурэ холодало.

Иголкой работал неспешно, с ленцой человека, знавшего, что время пусть и скоротечно, но его это совершенно не заботит. Поэтому можно щуриться на яркое солнце, кивать проходящим мимо знакомым, поглядывать на девушек и думать о чём угодно.

— Моль, — сказал он, просунув палец в дырку.

— Выбрось его. И купи новый, — посоветовал я, остановившись, раз со мной начали разговор.

— Лёгкое решение. Скучное.

— Тут уже пять заплаток.

— Этот плащ мне дорог как память. — Смех. — Готовлюсь к мрачной погоде.

— Рано начал.

— Так я и шью не быстро. И не слишком аккуратно. — Критическим взглядом он оглядел первые стежки.

— Не пробовал попросить Тиа?

Собеседник искренне рассмеялся:

— Полагаю, её «восторг» от задания по рукоделию разгребать предлагаешь тоже мне?

— Кто кем командует в «Пчёлке и Пёрышке»?

— Я, — серьёзный ответ, — но кое-что лучше делать самому. Или научиться делать. А не нагружать своей ерундой людей, у которых по жизни другая задача.

— И избежать сурового взгляда прекрасных карих глаз управляющей.

— И избежать сурового взгляда прекрасных карих глаз управляющей, — с усмешкой подтвердил сосед. — Она рассказала мне о прошлой ночи и вашем с Элфи возвращении.

— Ага. — Объяснять я ничего не собирался. Пусть удовлетворится моим «ага».

Владелец таверны снова усмехнулся:

— Не мое дело давать советы уважаемому риттеру, но шалости с ритессами, у которых есть разгневанные родственники, никогда не доводили до добра.

— Твои домыслы не имеют основания.

— Мои домыслы сейчас опираются на ещё какое весомое основание, — парировал он, осторожно протыкая длинной иголкой толстую ткань. — Живое очаровательное основание, спешу заметить. Которое сидит за столом моего заведения и потягивает что-то из того многообразия, предложенного ей Ретаром.

Вот тут я, конечно, застыл. Ибо сразу же догадался, кто мог меня искать. Но всё же спросил, не решаясь сделать последний шаг до двери:

— Как она выглядит?

— Достойно. — Этот павлиний сын явно издевался, мстя мне за какие-то мои прошлые прегрешения. — Симпатичная.

— Дери тебя совы, — вздохнул я, понимая, что лучше самому увидеть. — Мог бы и сразу сказать.

— Общение, Раус! Поддержка связей. Милые беседы ни о чём. Они важны в жизни. Только это и делает нас людьми! — дружелюбно крикнул он мне в спину, смеясь. — И, кстати говоря, если её родственники нагрянут и спалят моё заведение, я выставлю тебе счёт!

Мог бы и не напоминать.

Оделия Лил в тёмно-зелёном платье с бретелью через одно плечо, сняла короткую коричневую накидку с капюшоном, перебросив её через спинку соседнего стула. Она сидела за ближайшим столом, грея руки о высокую лимонную фарфоровую чашку с шоколадом, украшенным белой пеной сливок и розовыми зефирками. Жена моего брата была такая же, как там, в Иле.

И такая же, как в тот день, когда я поссорился с Рейном и они оба ушли в последний поход, продлившийся восемь долгих лет.

Мягкий профиль, изящная шея, мелкие кудряшки тёмных волос, большие пытливые глаза — цвета насыщенного аквамарина. В них, как и тогда, когда она в первый раз угостила меня мороженым с ромом и изюмом, мерцали странные, тёмно-синие песчинки.

Вполне понимаю брата, выбравшего её.

Мы встретились взглядами и несколько секунд смотрели друг на друга, ничего не говоря. Она стиснула побелевшими пальцами чашку, я застыл в двух шагах от неё.

Кажется, эта проклятущая чашка стала для Оделии какой-то соломинкой, якорем, средством спасения, чтобы не утонуть, чтобы не унесло, и я физически ощутил, насколько гостье было тяжело отпустить её.

Решилась. Оказалась рядом, внимательно глядя в лицо, изучая мои эмоции, колеблясь сделать последний шаг, страшась, что я остановлю или оттолкну.

Не позволю.

Но я позволил.

Оделия обняла меня, спрятав лицо на моей груди. Так мы и стояли, на виду у всех, ни на кого не обращая внимания.

— Как же я рада, что хотя бы кто-то из нас остался жив, Малыш, — прошептала она мне.

— Ты здесь, а не на нашей лавке.

— Прости, Малыш.

«Малыш». Когда она пришла в мою семью, я был юн, а она… старше. В том моём прошлом разница в возрасте в десять лет между людьми казалась почти что пропастью. Брат часто называл меня Малышом, и Оделия попросила у меня разрешения делать так же.

Дери меня совы, если я собирался позволять незнакомому человеку подобное, но Рейн очень настаивал, а ему тогда я не смог отказать. Так для Оделии я стал Малышом, хотя самой младшей у нас была Элфи.

Перламутровая колдунья редко называла меня по имени и даже в последнюю нашу встречу использовала семейное прозвище. И вот всё снова вернулось на круги своя.

Несколько непривычно ощущать себя Малышом, особенно с учётом того, что я застрял на пороге тридцатилетия.

— Теперь я не властна над своими свободой и желаниями. Потребовалось обмануть многих, чтобы добраться до тебя. Моё время на исходе.

Мы поднимались по лестнице, пришлось остановиться, чтобы получить объяснения, но в ответ я получил лишь грустную улыбку:

— Не волнуйся.

— Ты столько всего должна рассказать, Од.

— Да. Хорошее слово. Должна. Именно так, — серьёзно кивнула жена моего брата.

Я с трудом сдержался, чтобы не засыпать её вопросами прямо здесь. Но отпер дверь, пропуская гостью на свои этажи.

— Идём в кабинет. Это прямо, до конца… Что?

Ноздри у неё раздувались, а глаза потемнели, теряя прозрачную голубизну, наливаясь серым цветом.

— Запах Ила. И ещё чего-то… Мне ведь не мерещится?

Я заметил, что её губы искривились и начали дрожать. Встречал такое у людей, вернувшихся из рейда. Кошмар Ила крепко въелся в их кости, и они теряли волю, лишаясь сна, возможности есть, проваливаясь в тот ужас, что они испытали там, стоило лишь им почувствовать запах.

— Ты права. Я настолько привык, что не ощущаю. Тебе ничего не грозит. Не беспокойся.

— Беспокоиться? Да я в ярости! Покажи. — И, помедлив, добавила, смягчив тон: — Пожалуйста.

Я провёл её наверх, к оранжерее, и она застыла в дверях, плечом прислонившись к косяку и изучая древо. Во всём его белопенном цветении, солнечном величии и размахе грубых, неказистых, узловатых ветвей.

— Что это? — наконец шепнула она. — Что это, Малыш?

— Принёс оттуда, когда искал вас. Ещё в первый год, когда вы пропали.

— Так быстро выросло за восемь лет? Никогда такого не встречала. Где ты его нашёл?

— За Кристальным лесом есть…

— Лирраум. Белый пробел. — Оделия прекрасно знала Ил. — Далеко же ты забрался. Оно разумно?