Максим Далин - Моя Святая Земля
В низком полутёмном зале с колоннами из шероховатого камня, сплошь покрытыми копотью, сильно пахло гарью и ещё чем-то исключительно мерзким. Будто у соседки по лестничной площадке подгорела в кастрюле варёная говяжья кость — только гаже. Когда стали спускаться по широкой лестнице вниз — запах горелого мяса и палёных костей усилился. Хорошо тут прошёл дракон, подумал Эральд в тоске, глотая спазмы в горле. Видимо, кто-то попался под струю напалма… до сих пор не выветрилось. Ужасно.
Коридор с решётками, бойницами на высоте трёх человеческих ростов и стальными дверями казематов был очень знаком Эральду по сну с драконом. Он ожидал, что его запрут в такой же каменный мешок, как тот, в котором держали дракона, но его втолкнули в клетку, похожую на "обезьянник" в отделении милиции: метра три в длину, два — в ширину, каменный пол, решётка, без окон. Без койки и параши. Жалкое помещение, пропитанное застарелым запахом мочи, страха и боли, а горелое здесь ощущалось, как некое тошное дополнение.
Решётку заперли на замок и ушли — осталась лишь пара караульных. Оставалось только ждать; Эральд прислонился спиной к стене и стал ждать развития событий.
Время тянулось чудовищно медленно. Эральд то думал о принцессе, о том, что она кажется союзником в здешней банде, но и сама в опасности, то — о Сэдрике, о том, что с ним может произойти что-нибудь ужасное. Пытался настроиться на деловой лад, мысленно уговаривал себя не накручивать себя — всё равно ничего нельзя изменить — но помогало слабо.
Не выходило из головы красивое неживое лицо Алвина. Какая идиотская мысль была — пытаться поговорить с Алвином! О чём?! Зачем?! Это ведь жуткая ошибка, которая может стоить жизни Сэдрику, чёрт бы взял мою королевскую самоуверенность, думал Эральд, надо было не мешать вампирам убить Алвина, думал он — и тут же понимал, что эти мысли — слабость, страх, одиночество и только.
Делай, что должно — и будь что будет.
Знать бы, что Сэдрик жив и что его не пытают — было бы легче.
Через сто лет — объективно, очевидно, не больше часа прошло — Эральд услышал на лестнице в подземелье шаги и голоса.
— И всё-таки, прекрасный государь, я позволю себе заметить, что не могу вполне восхититься вашей идеей, — сказал канцлер. — Вы бы могли поиграть и с кем-нибудь другим, ваше добрейшее величество, а этот юноша представляет собой потенциальное золото короны…
— Заткнись, Дамьен, — ответил Алвин с какой-то недоброй скукой, ленивой и злой растяжкой в голосе. — А то я решу, что ты считаешь его законным королём.
— Вы напрасно так думаете обо мне, ваше прекрасное величество, — возразил канцлер тоном, исполненным того уголовного достоинства, которое бульварные романисты приписывают старым ворам в законе. — Я не сомневаюсь в законности вашего правления — и не сомневался ни секунды… — они подошли к клетке и остановились. Канцлер указал протянутой рукой на лицо Эральда, как экскурсовод на портрет. — Я глубоко предан вашему величеству, но этот юноша вправду сын Эральда, государь, это прямо-таки бросается в глаза. И, вдобавок, он — то, что быдло называет "благим королём", — закончил он виновато, вложив в тон всё отвращение к понятию "благой король", какое смог.
— Провались ты со своими резонами, — фыркнул Алвин. Он даже не злился, но угроза исходила от него, как запах или электрическое поле, она ощущалась физически. — Ты мне в любом случае достанешь золота, иначе, сам знаешь, что с тобой будет. Но вот он — он останется тут. Не у тебя, а тут, тупица. И ворюга.
— Но дополнительный источник средств… — начал канцлер. Алвин сделал знак солдатам, и они сделали синхронный шаг вперёд. — О, прекрасный государь, — тут же поправился канцлер, отступая задом, — простите, что я мешаю вашим развлечениям. Я сейчас же уйду.
— Шевелись живее, — бросил Алвин и приказал стражникам. — Проводите его и оставайтесь наверху.
Сам он остановился перед решёткой и принялся разглядывать Эральда со странным выражением, этакой лихой, шальной, но невесёлой улыбочкой.
Эральд взял себя в руки.
— Хочешь поговорить, Алвин? — спросил он дружелюбно.
— Ага, — Алвин улыбнулся ещё шире. — Твой однорукий приятель умер. Он, знаешь, ещё успел очнуться, когда Марбелл его потрошил. Какие-то некромантские штучки… Хочешь, Марбелл его поднимет? Тебе случалось видеть движущиеся трупы, братишка?
Эральд сжал кулаки. Допустим, это ложь, а Алвин просто хочет посмотреть, как я бешусь или истерю, подумал он. Из любопытства. Или — это первая пытка. В любом случае — провокация. Не поддаваться.
— На движущийся труп брата я уже насмотрелся, — сказал Эральд грустно. — Да, больно. Ты ведь это хотел услышать?
Алвин поразился. Он подошёл на шаг ближе, холодная улыбочка стала какой-то беспомощной, растерянной.
— Ты — обо мне? Адское чрево, ты забавный…
— Подозреваю, тебе тоже больно, Алвин, — сказал Эральд. — Эта дыра внутри… она болит? Тянет? На что это похоже, на голод?
Алвин поразился ещё больше. Он придвинулся вплотную, взялся за прутья решётки:
— А ты знаешь про дыру? Слушай, как тебя называть, братец?
— Эральд, как отца.
— Эральд… хорошо. Значит, ты знаешь. Знаешь, мне всё время… ох, Эральд, это всё время чувствуется, от этого скучно и как-то… Это как голод, как зуд… Ха, братишка, было дело, но это уже не важно, — Алвин просунул руку между прутьями и погладил Эральда по щеке. — У тебя есть… ОНО. То, чего мне не хватало всё это время, знаешь ли, — он нервно хихикнул. — Я чувствую, всем телом чувствую, только пока не знаю, как это забрать. Кровь? Или надо затащить тебя в спальню? Не очень-то мне нравятся парни, но для дела… — он хихикнул снова, довольно гадко. — Надо спросить у Марбелла, срань Господня!
Именно в этот момент Эральд перестал бояться. Он понял.
— Ребёнок ты, Алвин, — сказал он с печальной улыбкой. — И дурачок. Придумал: спальня, кровь… Ну, режь, ешь, целуй — всё равно ведь не получишь.
— Почему? — Алвин искренне удивился.
Эральд не знал, смеяться или плакать.
— Как трёхлетний, честное слово… Ну представь, что у тебя нет… скажем, ноги. И вот в твои руки попадаю я, с ногами на месте. И что? Ну отрежь мою ногу, попытайся приставить к культе. Или съешь её и жди, когда у тебя твоя отрастёт. Смешно, согласись.
Алвин, кажется, понял — и огорчился.
— В том, что ты говоришь, есть резон, — сказал он с досадой. — Но что же делать?! Мне же плохо, понимаешь? Мне же всё время плохо! Это — такая скука, такая мерзость… всё раздражает, а внутри тянет и сосёт… — и поднял на Эральда совершенно детские глаза. — Ты знаешь что-то? Знаешь, как?