Оксана Демченко - Демченко Оксана
Голос у мамы удивительный, другого такого нет, он словно из неявленного звенит и туда же уходит, растворяясь в мире. Старый Маттио Виччи - тогда его так звали - несколько раз был замечен в библиотеке у открытого окна. Без дела. Потому что он просто слушал... Или - подслушивал и запоминал слова?
Солнце ударило в глаза внезапно, обрушилось всей мощью предвечернего сияния, ворвавшегося в распахнутый квадрат люка. Ичивари заморгал, ослепнув и на ощупь выбираясь на палубу. После нескольких дней в окружении тесных стен мир казался особенно огромным.
Сзади под локоть услужливо подхватил сопровождающий. Парень так впечатлился согласием посла самостоятельно таскать ядро, что даже счел махига не опасным, то есть не особенно злобным. Уже второй день не охает и не шарахается. Правда, молчит... но это, без сомнения, во исполнение приказа оптио.
- Дозволено стоять здесь и пройти туда, сесть у мачты, - впервые обратился к послу слуга.
Ичивари кивнул, прошел к мачте и сел, удобно опираясь спиной о теплое толстое основание. Замер, всматриваясь в даль и щупая пальцами палубу, чтобы не утратить связь с настоящим, с нынешним. Потому что море оказалось слишком сильным впечатлением. Оно превосходило ожидания, - во все стороны раскинувшееся, бескрайнее. Ичивари всегда казалось с берега: море подобно степи. По мягкой траве тоже бегут серебряные волны сияния, за ними гонятся тени, и ветер ведет большую охоту, высвистывая стаю облачных псов-загонщиков... Но здесь, где нет земли, море явилось взору и душе - иное. Оно отражало и вмещало весь мир: скорый закат с его родством ариху, мнущее траву волн дыхание асари, неимоверно далекую чашу дна, принадлежащего амат. Море вмещало все, впитывалось в каждую силу и растворяло её в себе. Теперь Ичивари начал понимать, отчего асхи так редко отзывался махигам. Люди зеленого мира не осознавали всего величия этой стихии и не накопили в душе восторга причастности. А вот Рёйм, скромный корабельный врач, был влюблен в синеву и дыхание двойного неба, и его крылатая душа сразу приняла дар, чтобы взлететь - и стать собою настоящей. Небо обняло его, и капризный асари никогда уже не отказывал в покровительстве новому другу, как не покидал его и переменчивый асхи...
Вытянутая вперед рука замерла, удерживая пальцы у линии зреющего заката, там, где сливались и играли все силы мира, где сполна отражалось висари замечательного вечера. Зеркало асхи, тепло ариха, подвижность асари.
- А ведь он прав, мы законченные еретики, - покаянно вздохнул Ичивари.
- Повтори, - попросил голос подкравшегося и вставшего за спиной Алонзо. - Неужели махигов можно в пять дней отвратить от их заблуждений, накормив до сыта, заболтав до полусмерти и затем показав им море?
Ичивари оглянулся. Палуба, видимая от мачты, была пуста, даже слуга исчез. Махиг виновато пожал плечами. Надо же так уйти в себя, чтобы не слышать никого и ничего... И закат уже забагровел, вон - красные бизоны облаков купаются в синем озере сумерек. Сознание же помнит их розовыми, принадлежащими дню.
- Мир куда огромнее, чем мы полагали, - улыбнулся Ичивари. - Он не зеленый и не ограничен линией берега. Все, что мы знаем и чтим - лишь часть большего, а мы по дикости полагали: за горизонтом сразу начинается неявленное. И пели для асхи редко, потому и не сохранили в памяти слов, созданных для него.
Оптио, кряхтя, сел рядом, потер шею. Огляделся, щурясь на низкое солнце. Похлопал ладонью по доскам палубы.
- Вернемся к признанию в ереси, чадо. Это важные слова, идущие от самого сердца и дарующие надежду на просветление, покаяние... и мирный удел прозелита на нашем берегу. Здесь, на корабле, среди океана, особенно отчетливо представлена истинность Скрижалей. Мир - вот он, чаша света. Кто видит и ощущает восторг, тот принимает благодать Дарующего.
- Чаша света, тут я согласен. Не понимаю, зачем было придумывать вторую чашу, - буркнул Ичивари, морщась и тяжело переживая утрату короткого, как вздох, единения с асхи. - Без неё было бы куда удобнее. Вся красота мира, его висари и отражение этого в душах - превосходно. Но вы добавили равную чашу грязи! Почему?
- Ты опять верно сказал. Отраженная в душе! Вторая чаша, Ичи, это ты сам. Дарующий не виноват в том, что мы, люди, не умеем черпать только свет. В нас копится и тьма низменного, подленького, в нас не дремлют слабости, искушения и пороки. Они норовят заполнить душу и вытеснить свет. Но Дарующий добр, он прощает чад своих, прошедших через покаяние и...
- Алонзо, я слушал Джанори, когда он излагал подобное. Потом они вдвоем с дедом кричали всю ночь, и так друг друга называли, что я не рискну повторить. Магур отказался признать, что осадок в душе можно допускать, как таковой. Дед ужасно возмущался, твердил, что ваша вера - пристанище для слабаков и бездельников. Если ребенок растет трусливым, это позор. В каждом поселке есть столб для игр, мы по доброй воле встаем к нему еще в семь лет, первый раз испытывая свою душу. Взрослые допускают очень жесткие игры, но травница всегда бывает рядом, когда проходят большие испытания. Мы так чтим закон мира. Надо пройти через боль, роднясь с духами и обретая их силу. Надо отринуть слабость, надо научиться сохранять ясный рассудок... Или придется никогда не получать взрослое имя и не иметь права говорить на совете.
- Это дикость.
- Ты много слабаков насчитал на нашем берегу? Моя мама всегда боялась волков. Но когда мужчины ушли на большую охоту во время войны, потому что совсем не было пищи, она и иные малыши сидели с ножами и копьями, охраняли поляну. Больше было некому, понимаешь? Трусы сдохли в ту зиму, разбежались по лесу, и мы не храним в памяти их имен. А облезлая волчья шкура до сих пор лежит у меня в комнате, у кровати. Осадок на дне души - это отговорки для слабаков. Все.
- Но ты сам весной был весьма близок к переполнению чаши тьмы, - напомнил Алонзо. - Разве не так?
- И это убило бы меня, если бы не одумался, так и надо, так честно. Но я справился, а Плачущая указала мне край пропасти и остерегла. Идти дальше или остановиться на краю - только мой выбор. Ты прав в том, что наши души не всегда чисты. Но мы не полагаем это допустимым и стараемся излечиться. А вы миритесь с некоторой долей грязи. Сперва такой, на ноготь. Потом чуть побольше...
- И снова ересь! Мы не миримся, мы усердно молимся, обращаемся к покаянию и очищаем душу через свет истинной веры. Мы принимаем помощь Дарующего.
Оптио возмущено всплеснул руками. Замолчал надолго, вглядываясь в закат, краски которого, как нити только что набранного узора, все плотнее сбивались пряхой-ночью к линии горизонта. Ветер едва дышал: надо думать, тоже любовался закатом.
