Ольга Денисова - Вечный колокол
— Может, богам нужна будет жертва?
— Я не знаю. Я даже не знаю, кто из них будет говорить со мной, и будет ли. Но, судя по всему, тебе ответит Перун, ты ведь громопоклонник? И… в общем, это его дело: ответить ударом на удар. Так что — кровь.
— Бычка? — спросил Родомил.
— Нет, так много не надо, мы ведь не подкупить его хотим, а выказать уважение. Я думаю, барашка. Курица — как-то мелковато, барашек — в самый раз. Послезавтра днем сходи на Перынское капище, не в лесу же ночью его резать…
— Послушай, а почему — Карачун? Самая темная ночь…
— Самая длинная ночь, — поправил Млад, — ночь, когда Солнце поворачивает на лето. На самом деле, это ночь, когда светлые боги отдали всю власть темным, и со следующего дня начнут забирать ее назад. Поворот, перелом. Это кажется, что Карачун — день темных богов, на самом деле, это и праздник светлых… Это — наивысшая точка их надежд на будущее.
— Ты хочешь сказать, Купальская ночь — праздник темных богов? — хмыкнул Родомил.
— И их тоже. Это — равновесие… Коловращение, — Млад слепил снежок и поднял перед собой, — вот смотри, чем выше я подниму камень, тем сильней он ударит по земле, если его отпустить. И эта сила таится в нем, пока он не начал падать. Когда он падает, то летит все быстрей, но при этом растрачивает силу, что имел наверху. И, пока он летит, между его силой и быстротой установлено равновесие. Мир всегда движется, и в нем это не падение, а вращение. Если где-то убыло — то где-то прибыло. Но у того, что убыло, есть оборотная сторона — возможность прибавлять… Чем больше убывает, тем…
Млад замолчал и уронил снежок на тропинку — Родомил ничего не понял. Да и объяснял он, как всегда, плохо…
— Я понял, — кивнул главный дознаватель, — в этот день светлые боги расположены давать ответы…
— Примерно так, — вздохнул Млад.
Они вышли на поляну, где обычно он разводил костер.
— Здесь? — спросил Родомил.
Млад кивнул:
— Послезавтра приходи сюда ближе к полуночи. И… лучше, чтоб никто не знал… Никто не одобрит ни тебя, ни меня.
На следующий день вечером Ширяй явился домой днем, как только у Млада закончились занятия, и хотел незаметно проскочить в спальню. Но Млад с порога заметил, что с ним не все в порядке — больше всего невозмутимый и полный достоинства парень напоминал побитую собаку. Сначала Млад не понял, что с ним, и хотел оставить в покое, но когда и через полчаса тот не вышел из спальни с неизменной книгой в руках, Млад забеспокоился и заглянул к нему сам. Добробой ушел в Сычевку за молоком и еще не вернулся — поговаривали, у него там появилась девушка, и послать к Ширяю для столь деликатного дела второго шаманенка не удалось.
Парень лежал на постели лицом к стене, странно вытянув руки, и не оглянулся на скрип двери — Младу показалось, что он плачет.
— Ширяй, — Млад присел к нему поближе, — ты чего, заболел?
Тот замотал головой, ни слова не говоря.
— Что-то случилось?
Тот снова покачал головой и ничего не ответил.
Млад окинул его взглядом — в спальне было темновато, и только нагнувшись пониже заметил, что на руках у парня страшные ожоги в черных разводах.
— Ты чего сделал-то, а? — сердито спросил он, догадываясь, что произошло.
— Ничего, — буркнул Ширяй и шмыгнул носом.
— Ты повернуться можешь? Я посмотрю.
— Да ничего не надо смотреть, заживет как-нибудь.
— Я тебе заживу! Поднимайся! Пошли за стол! — Млад никогда не кричал на учеников, но тут не удержался. Ширяй, видно, не ожидал ничего подобного, и начал медленно и неуклюже вставать. Глаза у него действительно покраснели и опухли, а он не мог даже вытереть лицо от слез — кисти были обожжены со всех сторон. Млад подхватил его под локоть, потому что парня шатало, довел до стола, по дороге сняв с крючка полотенце, и усадил на лавку.
— Посиди немного, сейчас я лампу зажгу, темнеет уже, — для начала он вытер Ширяю глаза и нос — вдруг вернется Добробой, и увидит, что Ширяй плакал?
— Да не надо ничего… — снова попробовал сказать парень.
— Перестань говорить чушь. Давай, рассказывай, как тебе в голову это пришло?
— Что? — Ширяй прикинулся ничего не понимающим.
— Ничего. Рассказывай.
— Ты что думаешь, я один такой? — вскинул тот глаза, — да половина студентов попробовала! Все спорят и все руки в угли суют!
Млад опустил руки и сел рядом с Ширяем.
— Вы что, ненормальные? — тихо спросил он.
— А что? Если я прав, значит должно получиться! А я ведь тоже шаман!
— Какой ты после этого шаман! А? Ты что, не понимаешь? И о чем же ты таком спорил, что для этого надо было руки в угли совать, а?
— Да из-за девчонки, — буркнул Ширяй, — что она меня выберет…
— Да ну? А ты в этом нисколько не сомневался?
— Не сомневался! Все сомневались, а я не сомневался! Пока… пока не попробовал. А они испытать меня хотели. А я тоже… тоже испытать хотел.
— Ну и дурак… — Млад подкрутил фитиль лампы и подумал, что ведет себя в точности, как дед в таких случаях, — шаман должен понимать, когда нужна помощь богов, а когда можно обойтись своими силами. Ради Правды можно пойти на смерть, а ухарство того не стоит. Достойно десятилетнего мальчишки, а не того, кто прошел пересотворение.
— Да я понял уже…
— Больно было? — Млад похлопал парня по плечу.
— Жуть… Угли еще к коже приклеились — не стряхнуть… Знаешь, как все надо мной смеялись? Никогда не забуду.
— Правильно смеялись — нечего бахвалиться, — Млад вздохнул, — да ладно. Не переживай. Мало мы глупостей в жизни делаем, что ли?
— То-то и обидно, что правильно смеялись… — проворчал парень.
Когда вернулся Добробой, Млад успел перевязать Ширяю руки и хотел уложить его в постель, но тот воспротивился — остался за столом, читать книгу. Приходилось время от времени переворачивать ему страницы. Добробой же, с порога увидев повязки, расхохотался.
— И ты, что ли? Ну вы даете! Я троих таких по дороге встретил — от медиков шли!
— Ничего смешного не вижу, — Млад сжал губы, — ему больно, между прочим…
— Так от глупости никакие лекарства не помогут! — продолжал со смехом Добробой.
— Ты шибко умный, — прошипел Ширяй сквозь зубы.
— Молоко-то не прокисло? — спросил Млад, покосившись на Добробоя.
— Не, я вечерней дойки дождался. Тепленькое… Хочешь, Млад Мстиславич?
— Ну, налей… И Ширяю налей тоже. Мы его теперь с ложки недели две будем кормить.
— Коляда, между прочим, скоро… — вспомнил вдруг Добробой, — Собирались же, маски делали… А ты? Как колядовать-то будем? И Карачун завтра.
