Ольга Кузнецова - Просто солги
Но собеседник Джен — не автоответчик.
— Нет, Ким, я не знаю, где она. Вероятность того, что мы могли встретиться вчера на улице, равна нулю. К тому же, я вчера вернулась пораньше…
Перебивает. Ким нервничает — я даже на расстоянии чувствую. Уже столько времени прошло, а ему все равно нужна я — ценная Кесси, за которую ему заплатят много денег. Но он не знает, что быть Кесси выгодно еще и потому, что можешь сам себя продать.
— Ты знаешь, как я ненавижу этих людей! Зачем, объясни мне, я должна… — Джен взрывается, точно мирно спящий вулкан. Ее лицо искажается от боли и отвращения.
Затем, не в силах больше говорить, она отключается.
Я не знаю, что ей сказать. Что вообще говорят людям, вынужденным снова и снова делать то, что они не хотят? Что сказать девушке, которая для мужчины — лишь орудие, такое как…
…я?..
Все это напоминает очень глупую игру, правил которой я не знаю. И считая себя победителем, я, оказывается, проиграла? Говорят, люди, сознание которых работает как рабское, инстинктивно ищут себе надсмотрщика. Сначала Ким — затем Джо. Все они использовали меня, говорили, куда идти, что делать.
"— У нас с тобой симбиоз, Кесси.
— Симбиоз — это как? — не понимаю я.
— Ты помогаешь мне — я помогаю тебе. Симбиоз — это типа держимся вместе"…
В тот момент Джо солгал мне. Симбиоз — это когда я делаю все, что он захочет, а он дарит мне возможность жить в этом доме с синими окнами. Жить в месте, где меня никто не тронет. (И даже Ким.)
Но теперь я выбралась из гнезда — теперь я Кесси-которая-гуляет-сама-по-себе. Лакомый кусочек для идиотов вроде Кима. Беззащитная. Одинокая. Но я только кажусь такой. Убеждаю себя, что кажусь.
И все же мне хочется быть другой. Такой, какой представлял меня себе Джо. Сильной, горящей от мести, мечтающей убить как минимум эту ведьму с малиновыми волосами — как максимум — весь мир. Но я не такая. Как ни стараюсь, у меня не выходит быть мстительной тварью. И даже десятки убийств, камнем повисших на моей шее, даже они не делают меня уверенней.
Просто… я не чувствую куража оттого, что убиваю. Не чувствую желания проделывать это снова и снова. Когда я убиваю, вообще ничего не чувствую.
Другим это придает сил. Другим это дает возможность потом как бы между прочим когда-нибудь похвастаться в кругу друзей: "Мне приходилось убивать. Не задумываясь". И это было бы забавно. Вспоминать, как я очищала заблудший Нью-Йорк. Друзья поймут — друзьям тоже приходилось убивать.
— Тебе не стоило, Джен. — Я почти насильно заставляю себя подняться и касаюсь ее плеча. От моего прикосновения она не вздрагивает — она его просто не чувствует.
Я не вижу, но знаю, — ее губы снова подняты в неком подобии улыбки. Но даже в такой момент она не плачет — вновь делает вид, что все хорошо. Даже если бы эти твари пообломали ей ноги, она бы все равно верила
На ощупь ее кожа сухая — не такая, какой она выглядит, — гладкой, нетронутой. Я буквально могу ощутить каждую огрубевшую клеточку ее тела. У меня такое чувство, будто она разлагается, будто с каждой минутой чахнет и загибается. Будто и сейчас она умирает. Медленно.
Джен — она же психолог — знает, что человеку необходимо выплеснуть свои эмоции, и она всхлипывает, резко, по-детски.
— Да брось, Кесси, если бы не ты вчера… Не знаю, что бы со мной было, — произносит она и мягко касается своей ладонью моей покоящейся на ее плече руки. Я сжимаю протянутую руку и чувствую еще несколько неглубоких, но ощутимых рубцов на внутренней стороне. Они испотрошили ее. Разорвали ее точно тряпичную куклу, разобрали по кубикам, и теперь Джен приходится вновь собирать, зашивать, местами вставлять что-то координально новое.
И теперь, когда я смотрю на Джен, в моей голове внезапно становится пусто. В такие моменты мое сознание перестает существовать; я вижу только ее изуродованное чьими-то желаниями лицо. Остальное же просто становится неважным, и в голове крутится только одна мысль, но я не могу понять, какая именно, не могу уловить ее суть.
Она тоже смотрит на меня. С каким-то сожалением.
— Не стоит, Джен. Вчера уже прошло. А завтра… завтра мы что-нибудь нарисуем.
Она пытается пошире улыбнуться, но выходит что-то зловещее. Ее улыбка похожа на ту, которой светятся клоуны. Как те, кого улыбаться заставили… Как те, которые все равно будут улыбаться, несмотря ни на что. Снова и снова.
34. "Наверное, такие, как я, долго не живут из-за того, что сходят с ума. Но я стараюсь держаться"
У меня извращенная фантазия, в которой появляются мысли, которых, по идее, появляться вовсе не должно. Из-за того, что я слишком чувствительная, мой мозг работает как-то неправильно, и я сама такая — неправильная.
Наверное, такие, как я, долго не живут из-за того, что сходят с ума. Но я стараюсь держаться, впиваюсь ногтями в землю, чтобы не упасть в эту бездонную пропасть.
И что-то подсказывает мне (шестое чувство ли?), что я должна буду бороться до конца. До тех пор, пока не сойду с ума или не умру. Оба варианта хороши.
…
Я постоянно чувствую страх, но не необъяснимый и беспричинный, — я чувствую страх, вполне имеющий основания. И я боюсь, что Ким может сюда прийти в любой момент. Я как будто сижу в норе у лиса и жду, пока он вернется в нее, похлопает Джен по плечу, скажет, что она — молодец — снова справилась с заданием, а затем улыбка застынет на его губах. Застынет как холодное уже не вкусное желе.
Джен говорит, что меня трясет постоянно, но я не говорю ей, почему. Это что-то инстинктивное, подсознательное — не говорить Джен.
И вообще ей не нравится, что, когда я с ней разговариваю, то закрываю глаза. По старой-старой привычке. Не видя, а только чувствуя, я пытаюсь уловить темп ее дыхания и дышать с ней синхронно, я пытаюсь определить запах ее духов, шампуня, пытаюсь нащупать те моменты, когда она врет мне. И последнее — самое главное.
Мы сидим, как на приеме у психолога: два стула — один напротив другого. Не удивлюсь, если у Джен в руках маленький блокнотик, куда она аккуратным почерком записывает свои наблюдения. Но пока я не слышу, чтобы она что-либо записывала.
— Расскажи мне о Киме, — прошу я.
— Снова? — изумляется она. И — я чувствую — даже не улыбается.
От Джен пахнет ванилью — это запах чистый, добрый. Запах булочек, которые она пекла накануне вечером.
