Лилия Баимбетова - Перемирие
Дороги раскисли, превратившись в грязное месиво, в котором увязали телеги. Все сельские работы давно уже завершились, но из дальних деревень все еще везли в крепость продовольствие. Я не знала, а оказалось, что крепости Птичьей обороны взимали дань с деревень, находящихся под их защитой.
Окна моей комнаты выходили на задний двор, на амбары и кладовые. С раннего утра и до позднего вечера въезжали в ворота телеги, по две-три связанные в составы, нагруженные мешками и корзинами; их тянули низкие, с широкими спинами и толстыми ногами крестьянские лошади, так не похожие на наших нервных поджарых южных скакунов. На юге крестьяне пахали на буйволах, и таких грубых крестьянских тяжеловозов я еще не видела, и они поразили меня, южную лошадницу, своим покорным, тупым, бессмысленным видом; такие неясные были у них глаза, ничего не выражающие морды со свисающей по обе стороны расчесанной грубоволосой гривой особого, никогда не виданного мной палево-серого оттенка.
Теперь по утрам меня будили разговоры крестьян, сгружавших под окнами мешки с зерном и картофелем, корзины с яблоками и плодами лунного дерева, большие оплетенные бутыли с вином. Я никогда не любила крестьян, ни наших южных, загорелых, в белых рубахах, невысоких, горбоносых и вертлявых, ни крупных светлоголовых северян; все они казались мне совершенно непонятным, особым человеческим племенем, с которым мы говорили на разных языках. На северных крестьян я уже достаточно насмотрелась. И эти, приезжавшие в крепость, были совершенно такие же: очень крупные полные светлоголовые люди с серыми глазами и широкими плоскими лицами. Мужчины одевались неярко, бесцветно, в серые домотканые одежды, женщины же, напротив, были в разноцветных юбках, кофтах, платках и лентах. Они подъезжали на телегах к амбарам; женщины забирались на телеги и, вставая во весь рост, передавали мужчинам мешки и корзины. Они шутили и смеялись, по-северному мягко и протяжно выговаривая слова. Этот мягкий говор запомнился мне еще с предыдущей поездки в северные княжества — к главе Волынского воеводства; я привыкла совсем к другой речи, на юге слова произносят резче, словно копируя карканье каргского языка. И вот по утрам я просыпалась под их разговоры и, закинув руки за голову, лежала и слушала эти, чуждые мне, мягкие протяжные звуки, олицетворявшие для меня весь Север с его лесами, болотами и большими многолюдными деревнями.
Но в то утро меня разбудила Ольса. Я не спала уже, в общем-то, скорее дремала, не желая вставать (в царившем сумраке пасмурной снежной погоды хорошо было спать допоздна — под тяжелым теплым одеялом, на мягкой кровати); но сквозь дрему слышала уже звуки пробуждающейся крепости, шаги в коридорах, звуки подъезжавших под окна телег, скрип их колес, изредка ржание лошадей и зевоту возниц. Быстрые шаги в коридоре, отчетливый стук острых каблуков и шелестящие рядом шаги в мягких туфлях, приблизившиеся к моей двери, вырвали меня из приятного дремотного состояния. Я открыла глаза, и в этот же миг Ольса, как всегда без стука, решительно отворила мою дверь и вошла в комнату, таща за руку миниатюрную девушку в зеленом платье, расшитом голубым и алым кружевом. Девушка едва поспевала за широкими шагами Ольсы и путалась в своей пышной, с двойными воланами юбке.
— В чем дело? — спросила я, высовывая растрепанную голову из-под одеяла.
Ольса остановилась, дернув девушку за руку. Ольса была еще непричесанна, с растрепанными, до пояса спускающимися буйными кудрями и в утреннем просторном белом платье с широким и глубоким вырезом. На талии платье было стянуто серебряным поясом с кистями. Лицо ее, чисто умытое, еще без косметики, имело странное выражение: оно было строго и даже сердито, а вместе с тем казалось, что она едва удерживается от смеха.
— Эта девочка, — сказала Ольса своим ясным спокойным голосом, резко и отчетливо выговаривая слова, — утверждает, что один из твоих людей набросился на нее с… мм, весьма определенными намерениями.
Я зевнула и потерла еще не проснувшиеся, слипающиеся глаза.
— А у этой девочки есть имя? — спросила я.
— Это Иветта, моя горничная.
— Вот как? — сказала я, переводя взгляд на девушку.
Нельзя сказать, чтобы я была шокирована этим известием или хотя бы удивлена. Я ожидала чего-нибудь подобного: мужчины есть мужчины. Но девочка была не так уж хороша собой, во всяком случае, не настолько, чтобы нарушать ради нее законы гостеприимства и доставлять мне лишние хлопоты. Я в упор разглядывала ее, бледневшую и красневшую под моим взглядом. Никакая она была не красавица, даже напротив. Обыкновенная невысокая худенькая девчонка, курносая, с мелкими рыженькими кудряшками и зеленоватыми наглыми глазами. Расфранчена она была как канарейка: губки подкрашены, глазки подведены, медные кудряшки собраны на затылке в пышную прическу, а спереди и с боков заколоты золочеными заколками, на худенькой, из кружевных воротников выступающей шее висело ожерелье из мелких зеленых камушков, и платье было все затейливое, с узким глубоким вырезом, обшитым пышным кружевом, с лифом на шнуровке и пышной юбкой.
— Ну, так что, Иветта? — сказала я тем ледяным тоном, какими обычно разговаривала с провинившимися детьми, не удостоившимися еще звания мерда. Честно говоря, я сама не понимала, о чем я спрашиваю ее, но этот начальствующий тон всегда хорошо удавался мне, и особенно он был хорош для того, чтобы прятать за ним растерянность или подступающий смех, а сейчас я чувствовала и то, и другое.
— Я… — начала Иветта и замолкла.
— Что ты?
Девушка молчала. Ольса сделала круглые глаза. Я вздохнула, села на кровати, спустив ноги на пол, и натянула на плечи одеяло. В сиреневом одеяльном коконе, я, наверное, выглядела смешно, но желание смеяться у меня пропало: дело все-таки было серьезное (хоть и казалось совсем идиотским) и могло дойти до ссоры с хозяевами. Впрочем, хозяйкой тут была Ольса, и непохоже было, что она способна с кем-то ссориться.
— Хорошо, — сказала я, подумав и поболтав в холодном воздухе босыми ногами, — никто на тебя не набрасывался, это ясно. Может быть, он даже не приставал к тебе, а просто заговорил, но я все равно хочу знать, кто это был. Говори, Иветта, или ты язык проглотила?
Ольса, возвышавшаяся над маленькой Иветтой, встряхнула ее за плечи. Девушка заплакала и стала вытирать слезы остренькими кулачками.
— Как он выглядит, девочка? Не заставляй меня повторять вопрос дважды.
— Рыжий, — выдавила она сквозь слезы.
Ну, тут уж мне все стало понятно.
— Ясно, — сказала я, даже развеселившись слегка, — Уведи ее отсюда, Ольса. И можешь ее не наказывать.
![Генри Каттнер - Жил-был гном [= Здесь был гном]](/uploads/posts/books/145963/145963.jpg)
