Александр Матюхин - Тень императора
— Спасибо, Геддон.
— Всегда пожалуйста, мой господин. Вам придется посидеть одному, пока я осмотрю дом. Скорее всего, ночь мы проведем здесь.
Император махнул рукой, иди, мол, и закрыл глаза. Его лихорадило, на лбу проступила красная испарина.
Отвернувшись, я направился по коридору, осматривая пустые комнаты. В голову лезла ехидная, кощунственная по отношению к правителю мысль. Я думал о том, что лучше бы Император остался безумен. Это, по крайней мере, оправдало бы смерть тех людей, которые шли за Императором от самой столицы, которые доверяли ему и верили, что он приведет их к прежней жизни. И самая главная мысль — почему я не остановил Императора? Почему не вмешался? Я же видел, как безумие заключает его в свои жаркие объятия! Выходит, что часть вины за гибель отряда отныне будет лежать и на мне…
Я поднялся на второй этаж. Заглянул в комнату, бывшую когда-то чьей-то спальней. Двуспальная кровать стояла нетронутая, не разобранная. Рядом находилась еще одна кроватка — детская. В ней лежала большая кукла с открытыми голубыми глазами. Чья-то кукла, которую забыли взять. Или не успели. Наверняка, эта кукла была самой ценной вещью для ребенка в мире. Ценнее золота, власти, любви родителей… Что за чудовище этот Ловкач, если он лишает ценностей всех без разбору, не щадя ни взрослых, ни детей. Я представил себе малыша, бредущего по холодным улицам в темноте, безумного ребенка, забывшего про куклу на кроватке, и поспешил выскочить из спальной. У меня разболелась голова и вдруг с новой силой накатило отчаяние… я прислонился головой к холодному дереву и подумал, что, пожалуй, есть одно лекарство, которое всегда вылечивало меня от любых болезней…
Я открыл следующую дверь и увидел забытый кабинет. Камин в углу давно остыл, лежал опрокинутый стул, диван покрылся пылью… Я быстро подошел к большому деревянному столу… Здесь есть то, что мне надо. О, да. Я взял стопку чистых листов, чернильницу и перо и вышел из кабинета, торопливо спустившись по лестнице вниз.
Император, похоже, уснул. Дыхание его сделалось ровным, голова упала на плечо. Я сделал из ткани плотный жгут и аккуратно перетянул руку над раной. Император даже не вздрогнул. После этого я принес еще один стул, сел так, чтобы свет луны, заглядывающей в окно, падал на колени, взял несколько листов из стопки и начал писать.
Я так давно не писал, что поначалу пальцы не слушались и выводили кривые, неразборчивые буковки. Но постепенно я навострился. И буквы легли в слова, а слова в предложения. Я откинул отчаяние и провалился в безмятежность.
Я же писарь. И письмо — мое главное лекарство…
Письмо N1Здравствуй, родная, давно не виделись и не знаю, увидимся ли вообще в этой жизни. Ведь я-то еще здесь, на земле, а ты уже давно на небесах.
Извини, но я не помню тех дней, когда тебя не стало. Их вышибло из моей памяти, словно пробку из бутылки. Друзья говорили, что я обезумел, что я хотел покончить с собой и прыгнул в яму, куда опустили гроб с твоим телом. Родная… если бы ты знала, как я скучаю по тебе.
Я остался жив, не обезумел и не кончил жизнь самоубийством только благодаря Императору. Старому Императору, ты помнишь его, потому что тогда он был еще жив. Император лично пришел в наш дом, ставший без тебя подобием клетки для одинокого спивающегося человечка вроде меня. Господин был со свитой из трех человек, охрану оставил за дверью, и снял шапку, когда переступил порог. О, да. Старый Император был мудрейшим человеком…
С тех пор многое изменилось…
Он нашел меня в спальне, где я лежал на кровати и пил вино, надеясь упиться до смерти, заснуть и больше никогда не просыпаться. Все-таки, я слабая личность, тщедушен и робок. Что мешало мне, скажем, повеситься или утопиться? Я ведь жаждал смерти. Я хотел увидеть тебя снова и знал только один путь, позволяющий это сделать. Но я не повесился и не утопился. Я боялся такой смерти — ведь для самоубийства нужна сила воли, которой у меня нет.
А старый Император сел на кровать, взял меня за плечи, хорошенько встряхнул и сказал:
«Вставай, Геддон. У меня есть для тебя работенка!»
На это я, пьяный в усмерть, ответил, что мол, работенка подождет, когда такое дело.
И тогда Император рывком поднял меня на колени — а силищи у него всегда было в избытке — и произнес то, что разом вышибло из меня дух похлещи прямого удара в грудь.
«Куда ты скатился, Геддон? — спросил он, — посмотри на себя. Если твоя жена наблюдает с небес, то она, должно быть, сгорает от стыда. Разве перед смертью она просила тебя закончить жизнь пьяницей, в заблеванной постели? Нет же, она наверняка желала тебе только добра, и хотела, чтобы ты остался человеком, а не превратился в грязную вонючую свинью. Встань, Геддон, помни о своей жене. Ее уже не вернуть, но память о ней должна быть трезвой и теплой. Вставай.»
Больше он ничего не сказал, но, знаешь, я встал. Поднялся с колен и обнял Императора так крепко, как не обнимал никогда. Я поклялся, что буду служить ему вечно, и детям его и внукам, чтобы ни случилось… а ведь случилось, не знал я тогда, не ведал… и он тоже крепко обнял меня и повел к дверям.
С тех пор я бросил пить, родная, и лишь немного вина по праздникам и в день твоей безвременной кончины…
У Императора действительно нашлась работка для меня. Много работы, если начистоту. С того момента, как я ушел с императорского двора на твои похороны, а вернулся спустя две недели, все бумаги, указы и прочая бюрократическая дребедень оставались в не прикосновении, столько надо было разобрать, переписать, обработать…
В письме я нашел спасение от депрессии, и осознал, что с воспоминаниями тоже можно жить. Я не излечился полностью, но отступил от смертельного края, у которого стоял одной ногой. До этого я чувствовал дыхание смерти за спиной, но потом смерть ушла и оставила надежду, что мы с тобой все-таки встретимся, но случится это, наверное, нескоро…
Я много хочу рассказать тебе в этом письме, и не знаю, с чего начать. Быть может, с того, как заболел старый Император. Некоторые говорили, что он был отравлен, другие — что его ранил на охоте дикий зверь, и невиданная зараза теперь пожирает тело Императора изнутри. Но я знал правду, поскольку находился в непосредственной близости к Императору и даже несколько раз ездил за лекарствами в соседние города. На самом деле Император подхватил пневмонию — двустороннее воспаление легких — когда купался в ледяной проруби на крещение в 286 году. Врачи говорили, что болезнь, возможно, возникла до купания, но была незаметна, или находилась в зачаточной стадии, а холодная вода и дикий в том году мороз осложнили ситуацию. Как бы там ни было, Император угасал стремительно. Не прошло и месяца, как он слег и уже не вставал до самой смерти. Лучшие лекари бились за его жизнь, хотя все они признавали, что излечить Императора вряд ли удастся. Многие говорили, что смогут лишь продлить его жизнь, да и то ненадолго. Так и случилось. Император прожил полтора месяца, а потом умер в своей комнате тихой, безлунной ночью, в объятиях своего сына. Молодой Император не покидал своего отца последние дни его жизни. Конечно, злые языки говорили, что сын ждет не дождется, когда папа уйдет в мир иной, чтобы сесть на трон, но я видел, что дело в другом, в обычной человеческой любви сына к отцу. Будущий (ну, а сейчас уже нынешний) Император действительно сильно горевал об отце. Возможно, так же, как я по тебе.
