Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда
— Так ты не против? Некоторым запах не нравится. Признаю, специфичен.
— Мне все равно, — запахов Вальрик не ощущал.
— Вот и ладно. Вижу, тебе Улла приглянулась? Симпатичная девочка, многим нравится…
— Я — не многие.
— Ну да, ну да… все мы мним себя центром мира. Ты — это ты, она — это она. Глупостей не потерплю, за насилие — прирежу, причем так, что ни один суд убийства не докажет, понятно? — Мастер Фельче говорил спокойно, но это было спокойствие человека, знающего цену своим словам.
— Ты же не хочешь, чтобы рана вдруг открылась?
— Я не причиню ей вреда.
— А что ты подразумеваешь под вредом? Да, я полагаю, что ты не настолько безумен, чтобы попытаться изнасиловать ее. Хотя находились идиоты… находились… — Фельче стряхнул пепел в ладонь. — Только иногда боль можно причинить, не желая боли. Вот к примеру, тебе она нравится. Допустим, ты понравишься ей, но дальше что? Постель? Беременность? Неразрешенная, между прочим, поскольку ни у тебя, ни у нее, да и у меня тоже, нет Имперского гражданства. Значит, во время беременности придется скрывать Уллу от Департамента Евгеники, потом доставать временное разрешение на пребывание младенца на территории Кандагара… далее, брак ваш, если конечно у тебя возникнет подобная идея, здесь не зарегистрируют, официальные отношения лишь для граждан. То есть гипотетический ребенок будет незаконнорожденным, без права наследования имущества родителей. Но все вышесказанные проблемы коснуться тебя постольку поскольку. Полтора года из контракта прошло? Значит, осталось от двух до двух с половиной лет жизни, по статистике лишь полпроцента гладиаторов отрабатывают контракт полностью. Таким образом, получается, что ты развлечешься с Уллой и благополучно сдохнешь на арене, оставив мне все вышеозвученные проблемы. И вот теперь попытайся объяснить, зачем мне это надо?
Вальрик рассмеялся, господи, с ним уже давно не разговаривали в подобном тоне. Мастер Фельче, удивленно приподняв бровь, поинтересовался:
— Я сказал что-то забавное?
— Нет, просто вы сейчас очень похожи на одного моего знакомого, он тоже любил… прогнозировать.
— Разумный, должно быть, человек.
Вальрик не стал уточнять, что не совсем человек.
— Если же ты просто по женскому обществу соскучился, то скажи, девочек в квартале полно, тебе какие больше нравятся? Блондинки? Брюнетки? Рыженькие? Или на свой вкус? Хотя нет, пожалуй, тебе пока рановато об этом думать, недельку-две обождать придется.
Докурив, мастер Фельче вымыл руки и приказал:
— Давай, ложись, и не дергайся. — Бинты он разматывал быстро, профессионально. — Замечательно, заживает, как на собаке… а над тем, что я тут сказал, подумай… хорошо подумай, хотя у вашего брата с мыслительным процессом обычно туго. Порой имени своего запомнить не в состоянии… или Валко и Вальрик — это одно и то же? Лежи, сказал. Нервный ты больно. В конце концов, имя — всего лишь набор звуков, гораздо интереснее то, что за этим именем стоит…
Коннован
— Глянь, Варк, чегой это? А никак труп.
— Оставь его, Кош, отмучался свое бедолага…
Голоса будят меня. Зачем? Там, где я только что была, нет ни боли, ни холода, ни жажды. Хочу сказать им, чтобы убрались, но губы смерзлись. И веки смерзлись, глаза не открыть.
— Да нет, ты глянь, это ж нелюдь… из энтих, ну которые вампиры.
— Тем более не трогай, нечего, еще скажут, что это мы его, — тот, кто говорит это, рассудителен, он стоит далеко. Зато второй любопытен, он здесь, рядом. Чувствую не столько запах, сколько живительное тепло.
— Да не, замерз видать, вона одет не по времени, в таком тряпье околеть — на раз-два, — горячие руки переворачивают на спину, больно и в то же время… кровь, вот она, совсем рядом, дотянуться и… жить. Я ведь хочу жить, очень хочу.
— Ох и досталось же ему, ты на рожу-то глянь, кто ж его так?
— А тебе дело, Кош? Отойди, говорю, пока чего не вышло.
Не отходи. Пожалуйста, мне очень нужно жить, а значит… губы смерзлись, и не только губы, все тело — сплошной кусок льда. Но я смогу… я должна… я жить хочу.
Те же руки силой раскрывают рот, толстые горячие пальцы поднимают верхнюю губу.
— Ух ты, ну и клычищи!
— Вот как тяпнет, будешь знать.
— Да ну тебя, — Кош засмеялся, хотя как-то неуверенно, — он же дохлый, во, глянь.
Сапог впечатывается в ребра, хорошо, что сил на стон не хватает. А пальцы уже лезут в рот, трогают клыки…
— Ты чего делать собираешься? — тот второй человек раздражен.
— Клыки выдеру, ему-то уже все равно, а я талисман сделаю, или запродам. Знаешь, сколько такие зубы стоят? Ферму купить можно и не одну, черт, смерзся гад, пасть шире не растянешь… Варк, будь другом, подай молоток. Слушай, может еще и когти срезать? Чем не трофей?
— Яйца себе срежь, — бурчит Варк. — Все одно ни к чему будут, когда кто-нибудь из этих твои трофеи обнаружит.
— Скучный ты, Варк, вечно всего боишься… а мы аккуратненько… лишь бы не сломать, а то за сломанный много не дадут.
Этот человек много болтает, а еще невольно делится своим теплом и кажется, я могу… немного… сжать челюсть… дикий визг, удар по лицу, еще удар, горячие капли крови глушат холод… мало, очень мало. Добыча вырывается, но у меня уже достаточно сил, чтобы удержать, ухватить удобнее.
Теперь крови много, глоток за глотком. Солоноватая…
— Г-господин… — человек стоит возле выхода из пещеры, вижу темный силуэт на фоне темного же неба, силуэт пятится к выходу.
— Г-господин, я н-не думал… я бы н-не позволил… — человек разворачивается и убегает. Догнать бы, но на некоторое время я утолила Жажду, тем более второй, которому понравились мои клыки, еще жив. Разодранные руки, разорванное горло, неаккуратно, много крови пролилось на одежду, но кое-что еще осталось. На сегодня мне хватит.
А завтра… завтра и подумаю.
От содранной с трупа шубы пахнет кровью, но мне уже все равно, проваливаюсь в сон, немного болезненный, но живой, согретый чужой кровью.
Я просыпаюсь от зова и долго не могу сообразить, где нахожусь. Камень, иней, трещины, смерзшаяся кровь и льдинки на грязной шерсти.
— Где, где, где?… — вопрос стучит в висках. Господи, как же я ждала этого момента.
— Здесь…
Нити, приняв ответ, радостно всколыхнулись.
— Жди.
Жду, я так давно жду, что еще несколько часов… или дней не играют роли. Поплотнее закутаться в полушубок, свернутся клубочком в мягкой утробе и с закрытыми глазами всматриваться в пронизанную яркими нитями темноту.
Искристо-золотой — радость. Оранжевый — беспокойство. Мне рады, за меня беспокоятся, и, черт побери, я почти дома.
