Сергей Дунаев - Приговоренный к жизни
— Возлюбленный мой монсеньер, — громко сказал я, — проснитесь, мы с Кэтти давно ждем вас. Джордж поднял голову. Он посмотрел на Катю печальными глазами.
— Мадемуазель, принеси мне чего-нибудь такого поесть, — столь же печально сказал он. Я протянул ему таллинскую булку.
— Какая гадость, — сказал он, но булку съел. И тут же начал давать советы:
— Катя, тебе в коротких юбках лучше ходить, чем в такой хламиде. А ты со вчерашнего дня небритый остался. Грех и вообще стыдно, Даэмон. Кэтти вышла первая, и тогда Джордж обратился ко мне:
— Скажи, ты ведь хочешь, чтобы все прекратилось? Я показал ему на опаленную стену и покачал головой.
— Ты глуп, — возразил Джордж, — пусть это и малая тысячная доля твоих возможностей, но ты не можешь себе даже представить мои.
— Я их не видел, — отрезал я, упаковывая платья Кэт, — монсеньер, ты звезда в моей ночи. Но не жди от меня пощады. Я ненавижу тебя так же безумно, как и люблю.
— Я хочу оставить вас с ней, — сказал он.
— Ты уходишь?
— Мне не пристало быть с тобой рядом. Когда с тобой свет, тебе светло. Оставайся же во тьме, раз избрал ее сам. И будь проклят всякий, кто пойдет за тобой, тебе же мое наказание — спасение и вечный рай. Тебе не быть с теми, кто тебя любит, и в наказание я нарекаю тебя своим любимым сыном.
— Остановись! — буквально визг вырвался из меня, а он смотрел свысока, и после поцеловал.
— Ты выбрал бой, — продолжил он, — те, кто за тобой, отныне не в твоей власти. И они погибнут. До свидания. Это игра, твердил себе я, это только игра. Но когда я вышел на перрон и увидел Кэтти, такую прелестную, сердце мое сжалось от боли. «Не хочу» — хотело вырваться из меня, но замерло в горле кашлем безнадежного больного, и слезы выступили на глазах. Теперь навсегда.
— А где Джордж? — спросила она.
— Ушел. Ты хочешь есть?
— Я хочу того же, чего и ты. Что с тобой, мой единственный? Я ничего ей не ответил. Просто продолжал бессмысленно идти по перрону, где меня поминутно толкали прохожие, которых я мог бы испепелить одним только взглядом. Откуда знать им, кто я есть, бедным безмозглым божественным баранам. А какие мерзкие лица… Я посмотрел на мою приговоренную невесту, насколько она хороша… а ведь в аду будет пренепременно как на конкурсе красоты, — и обреченно засмеялся, чтобы не дать ей видеть мои слезы…
— Хочешь сказку про любовь, Кэт?
— Конечно, — она села на скамейку. На Бульварном кольце я провел ее мимо мест моих давных свиданий, первых «я твоя» и первых поцелуев — неумелых, нежданных. Кэт, бедная девочка моя, зачем ты со мной? Наивное дитя, я и прогнать тебя не сумею, да и чего для? А она тем временем беспокоилась моим молчанием, поминутно заглядывая в мои недобрые глаза. Кэт… я не ждал ее здесь. Все оказалось мерзким обманом, как вкус яда на губах. Минута торжества и жестокое падение, причем не мое даже. Мой парашют раскрылся, а Кэтти уже улетала от меня дальше жестоко неотвратимо. И ее не задержать…
— Жил-да-был на свете некто, все говорили, что он Бог. Он тоже верил в это, ведь ни он, никто другой, никогда не видел другого бога. А ночью на земле правил Мрак, откуда приходил ангел с темными крыльями, стелил на землю темно-синий бархат и ложился на него, а утром рано таял льдом. Но соседи боялись его, ведь ночи несли им холод и страх, и волчий вой шел след за ветром на их фермы, а потом по утрам они часто недосчитывались одной-двух овечек из стада, иногда даже трех. Его же волки никогда не трогали. Тогда люди обвинили Темного в бедствиях ночных и обещали примерно наказать. «Мы не посмотрим, что ты приходишь непонятно откуда, и, говорят, Самому Ему брат. Ты брат волкам, раз они не трогают тебя». «Я просто люблю их вой,» — сказал он им, «что же до ваших обвинений, то я не брал никаких овечек, они мне не нужны. Впрочем, вы и сами это прекрасно знаете. Если же вам угодно считать виновным меня, я готов признать свою вину. Делайте со мной что угодно, мне абсолютно безразлично». «Он признался!» — закричали тогда эти скоты, — «гоните его прочь». И его не стало. Но Бог, его старший брат, узнал о том, что жители сделали с Темным. И коснулась его печаль, непонятная им. Наутро они не нашли и его — Бог ушел следом за Темным. Он нагнал его очень далеко — там, где вода касается неба.
— Зачем ты идешь за мной? Знай, эта прогулка может кончится для тебя страшным. Здесь никто не признает тебя и правят Совсем Другие… Но Бог не испугался идти за ним и они пошли дальше, в незнакомый мир…
Ведь люди были скучны им, а те, кого они не знали — нет.
На триста пятнадцатые сутки совершенно пустого и одннообразного пути им завиделся свет вдалеке.
— Клянусь своим посохом, — сказал Бог, — нас идут приветствовать правитель этой волшебной страны и с ним те, кто у него в почете.
— Нет, — сказал Темный, — это просто девушка идет нам навстречу, и звать ее Соня. (А страна эта не волшебная, такая же пустыня, как и все остальные). Так оно и было, и когда братья поравнялись с ней, то захотели пойти вместе, но только каждому хотелось остаться с девушкой наедине. И Бог сказал ей, что он Бог, а Темный сказал — просто заблудившийся странник. Когда брат спросил его, почему он не представился благородно, чтобы его признали за ангела, темный сказал «достаточно мне будет того, чтобы меня признали за меня». Случилось так, что Соня оступилась о камень и подвернула ногу, и не могла идти дальше. И каждый из братьев предложил нести ее на руках. Тогда сказала она сказала старшему: «Я знаю, ты сказал правду». А младшему сказала: «Знаю я, что ты соврал мне. Но понесешь меня ты, ведь ты слабее и умираешь, я вижу в сердце твоем острую боль. Ты не сможешь жить с ней долго. Потому дороже мне твоя жертва, ведь она последняя «. «Ты же имеешь слишком много, чтобы много отдать. Оставь свои жертвы при себе» — сказала она старшему брату. И еще добавила, что отдаст себя тому из них, кто обречен, ибо мечтает она целовать в губы тех лишь, кто падает, чтобы не было им совсем страшно и одиноко, ибо видение красоты лучшее из видений и роза венчает чело лучшей из смертей. И видит он вовек то, что увидел в миг. Так сказала она. И беззащитная тьма милее ей торжествующего и всесильного света. Так отвечала она. Но Бог хотел ее любви и оттого захотел и сам упасть. Он бросился с высокой скалы вниз на камни, но камни стали мягкими, как перины. Он закрыл глаза, чтобы увидеть тьму, но яркий свет бил ему в глаза. Когда же он открыл их, он увидел, что младший брат его умер от недуга любви и Соня сидит над ним и читает непонятные стихи. «Спаси его теперь для меня», сказала Соня, «ведь я поверила тебе». «Нет у меня над ним власти», отвечал Бог ей, и еще сказал он «сам он держал свою смерть в своих руках, спасти же его могла только ты, но ты не спасла». «Вот как ты судишь!» сказала Соня и засмеялась, «откуда знать тебе, спасла я его или нет?» Тогда один глаз мертвого засветился багровым лучом и Соня ушла в этот луч, как в дверь. И луч исчез сразу, как и она исчезла. Темный был погребен в той же пустыне королевства Эферии спустившимися с безоблачного неба людьми в черных камзолах. Они не сказали его брату ни слова, хотя тот порывался заговорить с ними. Потом они ушли туда. Бог сказал никому: «Мой последний свидетель, кто остался со мной, что ближе мне — торжество моего сердца или сладость его? Первое навек лишило меня второго, и только ты знаешь, как я любил того, с кем теперь разлучен». Никто ответил ему: «Ты найдешь его, если будет новый мир. Не такой глупый, не такой несправедливый — и если в нем будет меньше жары, ведь твои люди изгнали ледяного призрака огнем — но гляди, что с ними стало». Он вернулся на землю, и увидел, что она вся сгорела. Никто летел следом и говорил: «Позови его из страны теней, и, быть может, он придет к тебе. Но вместе быть вы уже никак не сможете. Тебе придется заплатить за право вернуть его, и платой будет часть твоей власти, и Темный будет отныне равным тебе, как в прошлой жизни был он слаб, и бесстрашен, и безразличен. Но слабость его была его облачным благословением, бесстрашие — ядом, а безразличие — только маской великой любви и стало крыльями, на которых он улетел от нас…»
