Майкл Суэнвик - Драконы Вавилона
— Рака у тебя, похоже, нет, — бормотал старый бойцовый змей. Снаружи, если верить часам на панели управления, совсем уже стемнело. Впрочем, люк все равно держался закрытым, а окон в кабине не было, так что светили здесь только шкалы приборов. — Прямая кишка не кровоточит, потери энергии не ощущается, что скажешь, мальчик?
— Нет, ужасный господин.
— Похоже, мне повезло при выборе, повезло куда больше, чем я ожидал. В твоих жилах есть доля смертной крови, это уж ясно как полная луна. Твоя мать была ничем не лучше, чем ей быть положено.
— Как, господин?
— Я сказал, что твоя мать была шлюхой! Ты глухой или просто недоумок? Твоя мать была шлюхой, твой отец — рогоносцем, сам ты — ублюдок, трава — зеленая, камни — твердые, а вода — мокрая.
— Моя мать была честная женщина!
— Честные женщины спят не только со своими мужьями, но и с другими мужчинами, это происходит повсеместно и по причинам, которых куда больше, чем этих других мужчин. Тебе что, никто про это не говорил? Она могла заскучать, или просто была безрассудной, или ее шантажировали. Она могла искать денег или приключений или мстить твоему отцу. Она могла быть отчаянной женщиной и поставить свою честь на бросок монеты — орел или решка. Она могла поклоняться Рогатому. Может быть, ею овладело желание поваляться в вонючей канаве, опоганить себя. Она могла даже влюбиться. В жизни случается и не такое.
— Я не буду этого слушать!
— А у тебя что, есть выбор? — Виллу показалось, что по лицу дракона — отсутствующему лицу — скользнула саркастическая улыбка. — Люк закрыт, и ты не можешь выйти. Да и вообще я больше и сильнее тебя. Это lex mundi[5], уйти от которого невозможно.
— Ты лжешь! Лжешь! Лжешь!
— Верь во что душе твоей угодно. Но откуда бы там она ни взялась, эта смертная кровь — большая для тебя удача. Живи ты не в этой вонючей дыре, а в каком-нибудь более цивилизованном месте, тебя непременно призвали бы в военно-воздушные силы. Как тебе, конечно же, известно, все пилоты наполовину смертные, потому что лишь смертная кровь может с успехом противостоять холодному железу.
Ты бы жил словно князь и учился быть воином. При удаче ты мог бы убить тысячи и тысячи. — Дракон на секунду задумался, а потом заговорил чуть тише. — Как бы мне отметить это нежданное открытие? Может быть, стоит… Ну да, конечно! Я назначу тебя своим первым заместителем.
— А я что, стану от этого каким-нибудь другим? — спросил Вилл и со злостью сковырнул струп на левом запястье.
— Не презирай титулы и звания. Это как минимум произведет впечатление на твоих друзей.
Это было намеренное оскорбление, потому что друзей у Вилла не было, и дракон прекрасно это знал. Были когда-то, а теперь их не стало. Все по возможности его избегали, а если такой возможности не было, вели себя при нем с предельной осторожностью. Дети дразнили его и всячески обзывали. Иногда они бросали в него камни или глиняные черепки или даже — как-то раз и такое было — коровьи лепешки, подсохшие снаружи, но мягкие и липкие внутри. В общем-то, все это случалось нечасто, потому что он непременно ловил обидчиков и задавал им хорошую трепку. И каждый раз это вызывало у малышни искреннее удивление.
Мир детей был устроен значительно проще, чем тот, в котором жил он сам. Когда Маленькая Рыжая Маргошка попала в него той самой коровьей лепешкой, он поймал ее за ухо и препроводил к матери.
— Вот, посмотри, что твоя паршивка мне устроила! — крикнул он, тыча ей под нос кожаную безрукавку, измаранную навозом.
Большая Рыжая Маргошка отвернулась от стола, на котором закатывала в консервные банки жаб, ее глаза выражали холодное безразличие, но на какой-то момент Виллу показалось, что в них дрожит еле сдерживаемый смех.
— Сними, и я тут же замою.
Выражение лица, с которым она это сказала, было настолько презрительным, что Виллу нестерпимо захотелось стянуть с себя заодно и штаны, швырнуть их этой наглой бабе в лицо и приказать, чтобы постирала, в порядке наказания. Но в тот же момент он словно наново увидел крепкую розовую плоть Большой Рыжей Маргошки, ее обильные груди и широкие бедра. Его причинный орган набряк с такой силой, что едва уже помещался в штанах, и они оттопырились. Большая Рыжая тут же это заметила, и не скрываемое теперь презрение в ее взгляде заставило Вилла побагроветь от смущения. Хуже того, пока ее мать замывала безрукавку, Маленькая Маргошка плясала вокруг Вилла на безопасном расстоянии, высоко задирая юбчонку, виляя перед ним своей голой задницей, а он не знал, куда глаза девать.
Зато чуть позже, уже выходя из двери с влажной безрукавкой, перекинутой через руку, Вилл остановился, повернулся и сказал, словно только что вспомнив:
— Да, и еще. Изготовь-ка ты мне рубаху из белого камчатного полотна с вышитым гербом на груди: на серебряном поле красный дракон, вставший на дыбы над черным селением. И чтобы было готово к завтрашнему рассвету, принесешь мне сама.
— Ну вы видали такую наглость! — воскликнула Большая Рыжая Маргошка. — Ты не имеешь права требовать от меня такое.
— Я первый заместитель дракона, и это дает мне право на что угодно.
Он вышел с приятным сознанием, что теперь этой рыжей сучке придется просидеть за шитьем для пего всю ночь напролет, и заранее радуясь ее бессильной злобе.
С того дня, как схоронили Пака, прошло ровно три недели, и целительницы решили, что пора бы его и выкопать. Они ничего не сказали на заявление Вилла, что он тоже будет при этом присутствовать: никто из взрослых никогда ему ничего не говорил, разве что не было иного выхода, — и все равно, уныло тащась вслед за ними, он отлично понимал, что никому здесь не нужен.
Когда тело Пака достали из могилы и отнесли в Курилку, оно было похоже на огромный шишковатый корень какого-то растения. Непрерывно что-то напевая, женщины размотали полотняный свивальник, вымыли тело коровьей мочой и извлекли изо всех его отверстий замазку. Затем под язык ему засунули тонкую пальцевую косточку летучей мыши. О его переносицу разбили куриное яйцо, тщательно отделенный белок выпила одна из целительниц, а желток проглотила другая.
А под конец они вкололи ему пять кубиков декстроам-фетаминсульфата.
Паковы глаза широко распахнулись. От долгого лежания в мокрой болотной земле его кожа почернела как уголь, а волосы отбелились и стали совсем как седые, однако глаза его сохранили свой удивительный ярко-зеленый цвет. Во всем, за исключением одной детали, его тело осталось таким же, как и прежде, но это единственное исключение заставило целительниц грустно вздохнуть.
