Алекандр Пиллаев - Мария в Заповеднике
– Но, Шенк! – в тревоге воспротивился Прокурор. – Ты ведь знаешь, ничего не стоит помочь жениху другими средствами до конца исполнить этот долг перед Империей!
– Я-то знаю, господин Прокурор, – с ударением на должностную принадлежность Калиграфка к закону и праву возразил Шенк Стрекоблок, – других средств много, и даже мастерство исполнения у вас обычно на хорошем артистическом уровне... чтобы, например, разыграть драму на охоте, – не преминул съязвить он. – Но хватит ли у вас таланта, чтобы обслужить священный для всех подданных Обряд Оплодотворения Матери Будущего Наследника, когда будет присутствовать и наблюдать вся свита, весь кабинет министров, представители общественности, пресса Империи? Ты понимаешь, что произойдет, если в Священной Смерти Жениха гости заподозрят фальшь? Ты ведь знаешь, Калиграфк, как заканчивались в истории все эти попытки искусственного умерщвления производителя! В лучшем случае, – лишалась сана Матери Будущего Наследника сама невеста, а родившийся через девять месяцев ребёнок немедленно зачислялся в свиту и, таким образом, навсегда лишался Достоинств Простолюдина, и не мог уже претендовать на отцовство в следующем правлении.
– По-моему, не велика честь умереть во время оплодотворения невесты, – заметил на это Калиграфк. – Но каким бы вычурным ни был наш национальный идиотизм, Шенк, это дает нам власть.
– Мы ее потеряем немедленно, – повторил Министр упрямо, – если в священной смерти Жениха заподозрят фальшь. Нет! Жених должен умереть во время оплодотворения, у всех на виду как положено – от сердечной недостаточности! Вот я и боюсь, Калиграфк, сможете ли вы найти в своей партии такого надежного сердечника, – сказал Министр, – если даже среди обычных простолюдинов они встречаются не часто...
– Да, действительно, члены нашей партии несколько бессердечней, чем обычные простолюдины. Но Отцом Наследника теперь должен стать краймер! Я все сказал! Это веление времени – ничего не поделаешь! Приходится только признать, что далеко не всегда так уж удобна наша национальная самобытность. Да и Обряд этот, честное слово, какой-то он немного языческий! В странах Большого Конгресса относятся к нему не иначе как к дикарскому и совершенно уже не понимают смысла его. Может быть, мы пригласим твоих тупых иностранцев наконец, этих двуногих варваров, пускай вкусят удовольствие от нашей древности, и тогда, может быть, они станут понимать немного в нашей уникальной стране?
Министр оживился.
– Правильно, Калиграфк, я и сам об этом уже думал. Пускай посмотрят, пускай прикоснутся к нашей истории, и, может быть, Большой Конгресс станет сговорчивей, и весь этот дикарский мир, вся эта так называемая Цивилизация оценит, наконец, нашу великую культуру, и тогда мы опять сможем показать всему миру...
Он увлекся:
– Но если и удастся вам найти у себя нужный экземпляр, у которого сердце не выдержит половой связи с женщиной – притом, учти, Калиграфк, я еще не оставил своих сомнений, ведь люди со слабым сердцем, наверное, вообще избегают резкого поведения в жизни, и уж тем более – преступлений, совершение которых требует всегда больших душевных и физических усилий, – видишь, пастырь-Калиграфк, я вовсе не отказываю твоим овцам в известных движениях души... – в общем, если даже удастся вам найти его – Отца Будущего Наследника Власти, то, Калиграфк, иностранцев приглашать все равно очень рискованно! Они ни в коем случае не должны знать, что мы ввели в правящий род ген краймеров, иначе разразится международный скандал, и мир отвернется от нашей культуры.
– Но они и не будут об этом знать! – возразил Прокурор.– С какой стати?
– Они догадаются. Уголовник-простолюдин – это же совсем не то, что твои люди при Дворе или мои министры, – эти не только уже вышколены верхним обществом, но им и тюрьма уже не грозит, внутренне они спокойны, и поэтому внешне почти не отличаются от… нас с тобой. Но уголовный-простолюдин внешне очень характерен и своеобразен: он вертляв, кожа на лице у него всегда будто бы плавает и дергается, от него за версту исходит неустойчивость – сразу хочется быть начеку или обойти стороной...
– Говорят, в безвыходной ситуации приходят гениальные мысли, – прервал его Прокурор, – но я теперь убедился, что, наоборот, – бредовые. Я понимаю, Шенк, тебе не хочется брать на себя ответственность, что именно в твое властвование в правящий род будет занесен наш ген, – вот почему ты начинаешь придумывать черт знает что! А ты подумай лучше, сейчас еще наша криминальная общественность не пользуется в народе популярностью – хотя, было же золотое времечко, и в честь разбойников слагали шансонные песни в народе! – но завтра уже власть будет в наших руках, и настанет тысячелетнее царство справедливости, когда, наконец, и наше униженное сословие сможет жить по-человечески, не страшась и не оглядываясь на этих трусливых граждан. Ты говоришь, внешность? Я не понимаю, что вообще может сравниться эстетически с волнительной внешностью красавца-краймера? Что ты придумываешь? На меня лично этот сгусток больных нервов, развязности, непредсказуемости производит только самое душевное впечатление!
– Я это не придумал, Калиграфк, – возразил министр. – Я это прочитал в бюллетенях информации Большого Конгресса, они давно изучают вопрос, и, между прочим, наш тихий угол мира тоже их очень интересует в этом отношении. Поэтому, Калиграфк, ты предлагаешь два совершенно взаимоисключающих решения: и Жениха отобрать из криминального сословия, и иностранцев пригласить на Обряд, где, узрев Жениха, они немедленно определят его родословную.
– К черту иностранцев! Пускай вообще убираются вон из пределов Империи! – закричал Прокурор Калиграфк.
Но министр прервал его:
– Если, мы прекратим отношения с Большим Конгрессом, то ваша партия первая лишится опоры в массах рядовых ее членов, потому что прекратятся поставки заграничных механизмов, электроники, автомобилей, видеомагнитофонов – всего, что сейчас является целью вашей партии. Уж не из идейного ли вдохновения станете вы тогда терроризировать простолюдинов?
От такого поворота мыслей Министра Прокурор несогласно сплюнул в камин.
ПЕРВЫЙ ПРОТОКОЛ
– Хочешь послушать переговоры? – спросил Йоцхак Смоленскин, когда Пер вошел к нему в аппаратную.
Станция, в сущности, из одной только аппаратной и состояла. Вдоль стен тянулись сплошь приборные доски, украшенные мигающими разноцветными лампочками, и вся это электронная мощь сходилась целенаправленно у задней стенки, где громоздился пульт управления, количеством своих кнопок, индикаторов и экранов наводящий священный ужас на местных «специалистов»-аборигенов – чтобы те даже не приближались, где бы Станция не появлялась для сеансов связи их начальников с высшими чиновниками Цивилизации; но иной местный «спец» мог прийти «своим умом» и к тому, что и вовсе заподозрил бы в этом чудовищном электронном собрании какую-то скрытую нелепость – и даже вовсе не стал бы проявлять к ней интереса, чтобы случайно не повредить своей «технической репутации» по своей «душевной простоте», обнаружив собственную некомпетентность из-за какой-то обидной шутки, из-за вообще какой-то двусмысленности всех этих электронных нагромождений. Впрочем, пускай себе думает, что хочет, – лишь бы не приближался...
