Элен Кашнер - Томас Рифмач
На ужин Элсбет все-таки осталась. А потом, когда Томас вынул из чехла блестящую арфу, и музыка поплыла в воздухе, как туман, девчонка сидела, уткнув подбородок в ладони, и не сводила с менестреля глаз. У него хватило ума ни разу не взглянуть на нее, пока он играл, нет, не играл, а извлекал из струн дивную музыку. Взгляд Томаса незряче обегал дальние холмы, он пел о странниках и о разлуке. Песня его проникала в душу, плакать не хотелось, но все мы испытали радость от того, что у нас есть крыша над головой и живой человек рядом.
Лицо Томаса разгладилось, теперь оно выражало только покой.
Кончив играть, Томас украдкой взглянул на девушку. Она все еще была во власти музыки. Он улыбнулся, как будто рассказывал долгую историю о самом себе и теперь благодарил за то, что его выслушали. И она улыбнулась в ответ.
— Поздно уже, — наконец сказала Мэг. — Тебе пора бы идти, Элсбет, если хочешь вернуться до темноты.
— Я провожу тебя, — предложил Томас. Она вскинула голову.
— Мне не нужны провожатые. Уж наверное я знаю дорогу получше тебя.
— И все-таки, — сказал он мягко, — я пойду с тобой.
Неуловимая улыбка скользнула по ее лицу.
— Ты не находился сегодня, арфист? А не побоишься возвращаться в темноте через холмы, когда выходят пикси[1] и призраки, и Белая Кобыла Трэнвайра?
— Страшно испугаюсь. Но мысль о золоте твоих волос придаст мне мужества. Может, я получу твой локон и буду его лелеять…
— Уж не собираешься ли ты откупиться им от Доброго Народа, если придется спасать свою шкуру? Хорошенькое дело!
— Да ничего подобного! Будь у меня локон твоих прекрасных волос, я не расстался бы с ним ни за какое золото.
Она вдруг встала, набросила плащ, словно вихрь пронесся, и резко надвинула капюшон.
— Гэвин, Мэг, доброй ночи. Храни тебя Бог, арфист.
Но он оказался у двери одновременно с ней.
— Только до вершины холма, — говорит, — а там нам будет нечего бояться. И вышел вслед за ней в промозглый вечер.
Я поднялся, нашел свою палку.
— Пойду-ка, проверю загоны на ночь.
— Их и отсюда хорошо видно, — говорит Мэг.
— Ну, все-таки…
Нечего мне стесняться. Я выбрал место, с которого хорошо видать вершину холма. Элсбет я знаю с вот таких пор, когда ее чуть не затоптала толстопузая овца. Я видел, как они стоят и разговаривают, но Рифмач даже поцеловать ее не пытался, а потом она метнулась на фоне закатного неба по гребню, как ласточка, а Томас повернул назад к усадьбе.
— Помочь чем? — чинно спросил он меня возле ограды.
— Ничего не надо. Пойдем в дом.
Было уже поздно, но Томасу не терпелось рассказать нам все свои новости. Я делал из рога крюк для одежды, а Мэг принялась за пряжу.
— Я не забыл, — говорит он, — как вы были добры ко мне, когда я шел в Далкейт, а сейчас вижу: мне здесь по-прежнему рады. Я вспоминал о вас там, в мире, когда темень людская слишком уж давила на меня. Но я не забывал о вас и в лучшие времена, — он пошарил в своем узле. — Гэвин, вот тебе чашка, какие делают на западе, я для тебя самую лучшую выбрал.
Это и вправду была замечательная чашка из обожженной глины, такого красивого синего цвета я отродясь не видывал, не какая-нибудь простая поделка, у нее была еще и хорошая, крепкая ручка на случай, если питье горячее.
— Мэг, а теперь смотри! — и он начал вытаскивать из сумки что-то вроде птичьих гнезд. — Самый лучший шелк всех цветов радуги!
Томас положил их Мэг на колени, и она перебирала их, цепляясь за эти паутинки шершавыми ладонями. А уж как она была довольна! Пыталась не подать виду, а сама все приговаривала:
— Ой, они слишком хороши для меня! И откуда ты их только взял? У королевы выпросил?
Видно, она оказалась недалека от истины, потому что Томас вдруг перестал суетиться и пробормотал:
— Именно так. Я сказал ей, что знаю даму, почти равную ей в изяществе, мастерстве и доброте, чьей игле недостает лишь хороших ниток, чтобы работа ее достигла совершенства. А она…
— Том, — серьезно прервала его Мэг, — никогда не говори таких вещей. Совершенство не для человеческого рода. Кое-кто и услышать может.
Да, удивительные подарки он принес и порассказал много чего. Я все гадал, сколько в этих историях правды, во всех этих дамах, королевах, Франциях… Звучали они как баллады, и не все ли равно, правда в них или нет… хорошая история — она и есть хорошая история, откуда бы ни взялась. Только дураком тоже не хочется сидеть. И я никак не мог отделаться от мысли, что парню, который спит у твоего очага, ест твою еду и целует руки твоей жене, пристало бы говорить попроще, без экивоков.
Когда мы погасили огонь и легли, я так и сказал:
— Вот же человек, никогда прямо не пойдет, если есть кружной путь…
Кроме Мэг слышать меня было некому.
— Так или иначе, но он идет, — сказала она мне. — По-моему, расположение королевы подходит ему больше, чем золотые браслеты.
Ну, раз моя Мэг говорит, так оно и есть.
— Но он все-таки к нам вернулся, — добавила она.
— За очередным твоим нагоняем?
— Может, и так.
— Ну и ладно. Чашка, право слово, хороша, — согласился я.
* * *Дни шли, а Томас и не заикался об уходе. Он много помогал нам и по дому, и на выпасе, прямо как родной сын, и мы радовались и его помощи, и его обществу по вечерам у огня.
Когда в округе прослышали, что у нас остановился известный арфист, к нам начали захаживать. Томас никогда не отказывался спеть им песенку или сыграть. Многочисленные приглашения за холмы на свадьбы или крестины он принимал охотно, ему не жаль было музыки, и с девушками потанцевать любил, но никогда не уходил дальше, чем на день пути, и к ночи всегда возвращался домой.
Может, он устал скитаться. Или ему хотелось попробовать новые песни для короля сначала на нас, на простом народе. Да и Элсбет, я думаю, оказалась в этой истории не последней. Ясно ведь, что она его зацепила, оба так и полыхали то жаром, то холодом.
Она часто приходила помочь Мэг по хозяйству. Говорила, что брат разрешил. Но день, проведенный за стиркой, пряжей или стряпней, всегда сулил разговор с арфистом. Иногда она позволяла проводить себя в Хантсли, иногда — нет.
— Но уже поздно, — говорил он тогда, — радость моя, тебе лучше бы здесь заночевать.
— И лежать у огня с горластым арфистом? — отвечала она. — Ты думаешь, у меня нет своей постели?
— Есть, конечно, но не такая теплая.
— Откуда же ты это знаешь, коли ни разу в ней не был?
Дай им волю, они бы всю ночь друг дружку подковыривали.
Март перешел в апрель, и настало время для Мелрозской ярмарки. Томас решил туда не ходить, дескать, благородных там нет, а монахи из аббатства для него не компания, но, по-моему, он передумал из-за девчонки.
