Дмитрий Скирюк - Драконовы сны
– Яд и пламя! – Жуга подпрыгнул, как ужаленный, мгновенно скинул с плеч котомку и рванул завязки. – Вот незадача…
Пробка выпала, похоже, во время драки. От содержимого бутылки осталось меньше половины. Жуга бессильно застонал, уселся у стены и сгреб волосы в горсть. Провёл ладонью по лицу и снизу вверх взглянул на мальчугана.
– Водяры на тебя не напасёшься, – укоризненно сказал он, заткнул бутылку пробкой и спрятал обратно в мешок. – И откуда ты только свалился на мою голову… Живёшь-то хоть где?
– Да я у Йозефа кривого. Подрабатывал на коптильне. Там и жил.
– Выгнали?
– Угу.
– За что?
– Да всё этот, – Телли подтолкнул ногой своего дракона (тот даже не пошевелился), – пробрался как-то раз на склад, да и нажрался как бочонок, аж идти потом не мог, втроём выносили, а у меня платить нечем было, ну и… вот…
– Понятно.
– Слышь, Жуга… а чего ты всё время водку с собой таскаешь?
– Травы настаивать, – ответил Жуга, пряча бутыль и завязывая мешок.
– А… – понимающе кивнул Телли. – А зачем?
– Долго рассказывать. Ладно, пошли. Подыщем себе ночлег на сегодня, а завтра что-нибудь придумаем. Откуда ты родом?
Парнишка наморщил лоб. Помотал головой:
– Не знаю. Верней, не помню. Тут жил, а до этого в деревне… А до войны… не помню. Слушай, а ты здорово дерёшься. Нет, правда здорово!
– Как умею, так и дерусь, – буркнул тот, мрачнея лицом. – Пойдём.
– А меня научишь?
– Нет. Пойдём.
Рик запоздало вскинул голову, обнаружил, что хозяева уходят и, возмущённо пискнув, кинулся вдогон. Поравнялся с ними и пошёл вперевалочку.
– Ты хоть бы ошейник на него надел, что ли, – мимоходом бросил Жуга, – а то ведь не всякий знает, что он у тебя ручной.
– Не, – помотал головой Телли, – ошейник на него нельзя. Если он у самой головы, ну, на верхушке шеи, то сползает вниз и душит.
– А ежели широкий и внизу?
– Ты что, совсем дурак? Он из него вылазит!
Жуга нахмурился, на ходу соображая, кто из кого должен вылезти, и смущённо кашлянул:
– М-да, в самом деле.
– Жуга. А Жуга.
– Что?
– У тебя деньги есть?
– Ну, есть.
– Много?
– Мне хватает. А чего ты спрашиваешь?
Телли остановился, скривил губы и дунул на чёлку.
– Да это… ты ведь тогда к Рудольфу заходил. Вот я и… – он умолк.
– Ну, – подбодрил его Жуга, – давай, договаривай.
– Рудольф, он это… Дом свой это… заложил. Он уже не торгует, жить ему не на что, вот и заложил. Городу. Лавка у него там раньше была.
– Какая лавка?
– Обыкновенная. То-сё, купи-продай. Старьё всякое.
Жуга ответил не сразу.
– Что, и краденое скупал? – Телли потупился. Кивнул. – Н-да. Ну ладно. Хотя, постой. Говоришь, заложил городу? Хм…
Жуга огляделся, шагнул в сторону и тронул за рукав проходившего мимо горожанина в сером суконном плаще.
– Эй, приятель, где тут у вас магистрат?
***Поздно вечером в двери дома старьёвщика Рудольфа постучались, и стучали до тех пор, пока он не открыл. На пороге стояли двое – рыжий незнакомец, приходивший нынешним утром, и белобрысый мальчишка лет десяти.
– Опять ты, – хмуро сказал Рудольф. – И этот ещё… Я же сказал ещё днем – уходите!
– Знаешь, Рудольф, – проговорил негромко рыжий, – я бы много чего мог тебе сказать в ответ, но может, ты нас всё-таки впустишь?
– Что? Чёрта с два! Убирайтесь из моего дома!
– Как бы тебе сказать, – странник помедлил, потёр подбородок. – Видишь ли, этот дом… уже не твой. Вот, – он вынул из рукава и развернул перед лицом старьёвщика лист пергамента.
– Я выкупил твою закладную.
Рудольф молчал, ошеломлённо глядя на подписанный, с печатью бургомистра на сургучном кругляше документ.
– Так ты нас впустишь, или нам стражу позвать?
Помедлив, тот шагнул назад.
– Чёрт бы вас побрал… Ну ладно, заходите.
– Вот и хорошо, – промолвил странник, входя. – Меня зовут Жуга.
– А меня – Телли, – сказал мальчишка.
А за миг до того, как дверь закрылась, в дом проскользнула ещё одна тень, длинношеяя и хвостатая, и старьёвщик сдавленно вскрикнул:
– Господи Исусе! А это ещё кто?!
– Не боись, это Рик, – поспешил заверить его Телли. – Он не кусается.
Дракошка подошёл к горящему камину, пару секунд смотрел на тлеющие угли, затем свернулся на плетёном круглом коврике в зелёный сплюснутый калач, удовлетворённо вздохнул и закрыл глаза.
Бледный как мука Рудольф медленно опустился в кресло и зашарил по столу, нащупывая бутылку.
– Мамочки мои… – пробормотал он, неотрывно глядя на дракончика. – Ох, мамочки…
Жуга хозяйским взглядом оглядел помещение и обернулся к Телли.
– Закрой окно, – сказал он. – Дует.
Старьёвщик Рудольф
Радоваться, когда потакают, и огорчаться, когда перечат – в природе каждого, в ком течёт кровь.
Жёрдочка Для ПтицНормально выспаться Жуге в ту ночь так и не удалось – старый тюфяк, набитый гороховой соломой, который травник отыскал на чердаке, был отсыревшим и ужасно пах мышами. Телли взять его не захотел, завернулся в дырявое войлочное одеяло и устроился на лавке. У Рудольфа, конечно, была кровать, и гость по городским обычаям вполне мог рассчитывать на место на ней, под одним одеялом с хозяином. Проблема заключалась в том, что Жуга чувствовал себя здесь кем угодно, только не гостем. Он вообще испытывал неловкость от того, что столь бесцеремонно вторгся в дом старьёвщика, и отвоёвывать у старика кровать посчитал для себя делом низким и недостойным. В конце концов, любая наглость имеет свой предел! От всех этих мыслей у травника к утру ужасно разболелась голова, он встал с рассветом, распахнул окно и вывесил тюфяк проветриться, после чего вернулся в комнату, где ночевал, и осмотрелся.
От запаха плесени свербело в носу. Комната на втором этаже была чуть ли не до потолка завалена всякой всячиной, разбирать эти вековые завалы у странника не было ни сил, ни желания. Широкие полки вдоль стен оставляли свободным лишь узкий проход, по которому Жуга едва пробрался прошлым вечером, освещая себе путь огарком сальной свечки.
– Ну и ну, – пробормотал он, оглядывая весь этот хлам при свете дня. – Похоже, он и впрямь старьёвщик, этот Рудольф!
Внизу было ещё темно. Камин давно погас. Рик, бросив свой остывший коврик, перебрался к Телли под скамейку; из-под свисающего края одеяла высовывался кончик его зелёного хвоста. Широкую, почти квадратную комнату перегораживал старый прилавок, частично уже разобранный, не иначе, как на растопку. Полки и здесь прогибались под тяжестью всевозможных вещей, когда-то выставленных в качестве товаров, а ныне превратившихся в никому не нужный хлам. На стене висело два зеркала, изрядно побитая молью волчья шкура с головой и зубами и небольшое чучело лесной совы.
