Дэвид Геммел - Волк среди теней
А теперь Эрик лежал в постели, совсем сонный после всех потрясений. Мать гладила его лоб и нашептывала ласковые любящие слова.
— Почему они убили отца?
— Не знаю, Эрик, — солгала Донна. — Они плохие люди.
— Мистер Флетчер всегда казался таким хорошим!
— Я знаю. А теперь спи. Я буду рядом.
— Мама!
— Что, Эрик?
— Я боюсь мистера Шэнноу. Я слышал, как они говорили, что он безумен, что он убил больше людей, чем чума. Они сказали, что он притворяется Христовым человеком, но настоящие Христовы люди его чураются.
— Он ведь привез тебя ко мне, Эрик, и наш дом остается нашим.
— Не оставляй меня одного, мама.
— Ты знаешь, что я никуда от тебя не уйду. А теперь спи. Набирайся сил.
Наклонившись, она поцеловала его в щеку, потом взяла лампу, в которой горело угольное масло, и вышла. Он уснул прежде, чем щеколда успела опуститься.
Шэнноу сидел в кожаном кресле и смотрел в потолок. Донна поставила медный светильник на стол, подошла к печке и подбросила поленья в огонь. Его голова наклонилась, и он перехватил ее взгляд. Глаза у него неестественно блестели.
— Вам нехорошо, мистер Шэнноу?
— Суета сует, — все суета! Что пользы человеку от трудов его, которыми трудится он под солнцем? — Шэнноу заморгал и откинулся на спинку кресла.
— Прошу прощения, — сказала она, накрывая ладонью его руку, — но я не понимаю, что вы говорите.
Он снова заморгал и устало улыбнулся. Его глаза утратили стальной блеск, и он выглядел бесконечно измученным.
— Нет, прощения должен просить я, Донна Тейбард. Я принес в ваш дом смерть.
— Вы вернули мне сына.
— Надолго ли, Донна? Всю жизнь я был камнем, упавшим в пруд. Сначала всплеск, во все стороны разбегаются волны… Но потом? Вода успокаивается, даже рябь исчезает, и пруд вновь такой, каким был. Я не могу защитить вас от Комитета. И Эрика тоже. Я ни на каплю не убавляю зла в мире. А порой, думается мне, и добавляю к нему.
Она сильно сжала его руку, заставляя посмотреть на себя.
— В вас нет зла, мистер Шэнноу. Поверьте мне! Я разбираюсь в этом. Когда я увидела вас, то испугалась, но потом успела вас узнать. Вы добры, вы деликатны и вы не воспользовались моим положением. Как раз наоборот: вы рисковали жизнью ради Эрика и меня.
— Это ничего не значит, — сказал он. — Моя жизнь ведь не великое сокровище. Я ею не дорожу. Мне доводилось видеть такое, от чего испепелилась бы душа другого человека — людоедов, свирепых дикарей, рабство, убийства развлечения ради. Я далеко ездил, Донна, и я устал. Прошлым летом я убил троих и дал клятву никогда больше не убивать. Меня нанимают избавить селения от разбойников и зачинщиков войн — и мне это удается. Но тогда глаза тех, кто искал моей помощи, обращаются на меня, и я вижу страх в этих глазах. И люди радуются, когда я уезжаю. Они не говорят: «Спасибо, мистер Шэнноу. Оставайтесь у нас, обрабатывайте свое поле». Они не говорят: «Мы ваши друзья, мистер Шэнноу, и никогда вас не забудем». Нет, они суют мне обменные монеты и спрашивают, скоро ли я отправляюсь дальше. А когда я уезжаю, Донна, разбойники возвращаются, и все становится прежним. Вода в пруду успокаивается, даже рябь исчезает.
Донна встала и подняла его из кресла.
— Мой бедный Йон, — прошептала она. — Идем со мной!
Она отвела его в заднюю комнату, раздела его в темноте, разделась сама и откинула одеяло на широкой кровати. Он нерешительно лег рядом с ней и не набросился на нее с яростной страстью, как она ждала, а лишь гладил ее кожу с тихой нежностью. Она обвила рукой его шею, пригнула его голову, пока их губы не встретились. Он застонал, и вспыхнула страсть.
Любовником он был неопытным, почти неуклюжим, совсем не таким умелым, как Томас Плотник, однако Донна Тейбард обрела с Шэнноу полноту радости, далеко превосходившую все, чем ее дарила опытность Томаса, ибо Шэнноу отдавал всего себя, ничего не утаивая, а потом заплакал, и его слезы лились на лицо Донны.
И она гладила его лоб, нашептывала ласковые любящие слова — и вдруг поняла, что эти же слова шептала Эрику час назад. И Шэнноу заснул, как заснул Эрик.
Донна вышла на крыльцо, прохладной водой из ведра смыла пот с тела, потом оделась и подошла к загону, наслаждаясь свежестью ночи.
Люди назовут ее распутницей: нашла себе мужчину так скоро после исчезновения мужа! Но она совсем не чувствовала себя распутницей. Нет, у нее было такое чувство, будто она только что вернулась домой из долгой поездки, и все ее близкие, все друзья встретили ее с распростертыми объятиями. Этой ночью Комитет ее не пугал. Все слилось в единой гармонии.
К ней подошел мерин Шэнноу и ткнулся мордой ей в руку. Она погладила его по носу, по шее и пожалела, что не может оседлать его и ускакать в холмы; пожалела, что у него нет крыльев, чтобы улететь с ней в небо высоко‑высоко над облаками, к самой луне. Ее отец рассказывал ей чудесные истории о крылатом коне из легенд Древних и о герое, который ездил на нем, сражая демонов.
Старый Джон охранял Ривердейл от демонов, и когда благодарные люди хотели назвать его Вождем, он пожелал стать Пресвитером, и никто не знал, что означает это слово, кроме самого Джона, а он только лукаво улыбался в ответ на вопросы. Пресвитер Джон сделал из мужчин боевой отряд, на всех холмах разместил дозорных у сигнальных костров, и вскоре разбойники научились держаться подальше от земель Ривердейла. За их пределами, в диких землях среди волков и львов, в крови рождался новый мир. Но здесь царил покой.
Однако Пресвитер был простым смертным и, хотя правил он сорок лет, силы его иссякли, и он утратил мудрость, раз позволил принять в Комитет таких людей, как Флетчер и Бард, и Енас.
Томас как‑то сказал Донне, что Пресвитер умер в глубокой тоске; в последние дни его глаза открылись, и он увидел наконец, какого рода люди заменят вскоре его. Ходили даже слухи, что он попытался изгнать Флетчера из Комитета, и молодой человек убил его у него же в доме. Доказать это теперь невозможно, однако никто из местных не захотел называть его Пресвитером, и Ривердейл неумолимо претерпевал возвращение к хаосу Диких Земель.
Флетчер нанимал пришельцев работать в его угольном раскопе, и многие из них были сущими зверями, хорошо знавшими обычаи мира за пределами Ривердейла. Им Флетчер покровительствовал, и в один прекрасный день — в конце прошлого августа — жители Ривердейла проснулись и узнали, что им придется жить при новых порядках.
Флетчер и четверо его подручных повесили Эйбла Джеррета, бедного фермера, за якшание с разбойниками. С ним они повесили старого странника. Сначала фермеры, скотоводы и все местные собрались обсудить, как разделаться с Комитетом, но тут Клеона Лейнера, выступавшего особенно рьяно, нашли в проулке за его домом избитым до смерти, и больше собраний не было.
