Владимир Колосов - Вурди
— Это почему ж?
— Кричу громко. — Она усмехнулась. — Показать?
Он выразительно мотнул головой: нет уж, не надо, верю.
— А вот ты трусоват. Ишь глазюки как бегают. Даже колышек осиновый припас… Вон, в сапоге… Думал, не вижу?
Он молча подвинул к ней ведерко: на, пей.
Она поняла. Улыбнулась: успеется. «Дай хоть поглядеть на тебя. А то над ведерком-то склонюсь, тут ты мне по макушке и дашь. Очнусь где-нибудь середь леса — кричи не кричи, а кроме тебя, волосатого, на семь дней пути никого. За бабой пришел?»
Он пожал плечами: мол, сама видишь.
— А зачем же еще? — ответила на свой безмолвный вопрос женщина. — Хочешь помогу?
Он усмехнулся. И опять промолчал. Хитрая баба. Знает, чего хочет. Палец в рот не клади.
— А то заявился, ишь ты!.. С колышком!.. Видать, сто лет в лесу. Не то знал бы — нету их, вурди. Сто лет, как нету. Повывелись все. Будешь, дурак, от каждого куста шарахаться… Так помочь?
— Пей, — сказал он на этот раз вслух.
— А ну ее! — Она похлопала рукой по животу. — Брюхо что у беременной. Ишь как раздулось. Не с руки будет… Нам… С тобой…
Он хмыкнул.
— Значит, согласен?
— Да.
— Вот и хорошо. Не пожалеешь. Я потом соседку выманю. Ласку. Тебе понравится. Только потом. — Женщина выразительно взглянула на пришельца. — Потом, слышишь?
— Ага.
— Идем. — И она поманила его рукой в сторону дома.
Однако повела не в дом. Они миновали крыльцо, темное слюдяное окошко, завернули за угол, и Плешак увидел скособоченную сараюшку с дырявой крышей, без окон, без дверей, если не считать приставленной рядом с темным входом, видать отвалившейся, дверцы. «Да и что это за дверца, — подумал Плешак, — сплетенная из ивовых прутьев, ни от зверя, ни от человека, так, баловство».
Женщина шла впереди, доверчиво повернувшись к нему спиной. По всей видимости, считала — сейчас не опасно: какой же мужик от удовольствия откажется? Тем более с такой болтушкой в штанах? Плешака же так и подмывало открыть мешок, тем более, что его вновь начали охватывать сомнения. Повывелись! Как же! Вчера, может, и повывелись. А сегодня — уж не заманивает ли она его? «Эх, как бы не того…» — думал он.
Но шел за женщиной как на привязи. И вместо того чтобы выпустить ползуна, на ходу завязал мешок, вытащив из-за пазухи припрятанный обрывок веревки. Не сильно завязал — дерни и готово, но ползуну не вылезти. Незачем пока. Все-таки сама, добром идет. И с бабой помочь обещалась. А кто его знает: может, Ласка не хуже будет?
Возле сараюшки женщина остановилась:
— Здесь.
Он тоже остановился, вопросительно посмотрел на нее. Лезть туда первым не хотелось.
Она поняла. Кивнула:
— Пугливый.
И, нагнув голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, нырнула внутрь. Плешак подошел к темному входу. Оттуда сладко тянуло прелой травой, яблоками и едва уловимым запахом цветов.
— Ну же! — Ее голос из сараюшки звучал ласково и призывно. Но главное — успокаивающе.
На всякий случай плюнув через левое плечо (не очень-то он верил в эти обереги), Плешак пролез внутрь… И не успел как следует оглядеться, как чьи-то сильные и мягкие ладошки толкнули его в бок. Он инстинктивно отмахнулся рукой, при этом чувствительно ударившись локтем о сучковатый дверной косяк. Потерял равновесие и полетел в мягкую травяную постель.
За спиной выразительно хихикнули.
— Тьфу! Дура! Так-то зачем?
— Так ты б до утра гляделки пялил, — смешливо ответила женщина.
— Как звать-то? — буркнул он, чувствуя, как кто-то (она, кто ж еще?) торопливо стаскивает левый сапог. И то хорошо. Нож и колышек были в другом. — Как звать-то тебя, а? — повторил Плешак, а сам торопливо согнул правую ногу в колене, быстренько скинул обувку, отложив ее в сторону. Но недалеко. Чтобы и нож, и колышек, оставшиеся в голенище, были под рукой. Рядом с мешком.
— Зовушкой звать, — весело откликнулась женщина. Она наконец стащила сапог, и тут же послышалось деланно брезгливое: — Фу!
— Взопрели малость. Что поделаешь — без сапог по лесу никак.
— Да ты ноги-то когда моешь?
Во зловредная баба!
Плешак сердито хрюкнул, на что она весело рассмеялась:
— Да ладно! С гнильцой оно и вкусней!
Зашуршала солома. Женщина лезла к нему. От пряных запахов кружилась голова. Сосало под ложечкой. Солома казалась теплой, почти горячей. Рубаха на спине моментально взмокла. Он торопливо развязал шнуровку. Попытался сесть, чтобы скинуть одежку через голову, но тут же получил легкий толчок в грудь: лежи, я сама.
Мягкие руки Зовушки ласково касались его плеч, рук, живота. Вот они ухватили рубаху, потянули куда-то вверх.
— Приподымись.
Он послушно приподнялся, рубаха будто сама собой скользнула через голову. Он снова лег, почувствовав щекочущее прикосновение сухой травы. И боль в локте — все-таки поранился, когда отмахнулся у входа; а зачем отмахнулся? От кого?
Глаза постепенно привыкали к темноте. Бродяга запрокинул голову: сквозь драную соломенную крышу просвечивали звезды. Струился серебристый лунный свет, который рисовал на полусгнивших бревнах стены замысловатые рисунки. Взгляд скользнул по стене — в углу поблескивало острое лезвие косы. Рядом — ржавые вилы, несколько непонятного назначения чугунков. Они не стояли на полках, а висели на вбитых в бревна гвоздях. «Такие в доме хранят, не вурди знает где», — подумал Плешак и снова выругал себя за опасное для здешних мест ругательство. Ох, не верил он этой Зовушке.
— Ты это… — начал было он и тут же почувствовал, как ее торопливые руки начали развязывать шнуровку на холщовых штанах. Его бросило в жар.
— Ты это… Со мной-то… почему?
Ее руки замерли, как испуганные зверьки.
— Ты что, не знаешь?
— А что знать-то?
— А то!
Она зло дернула за узел.
— Так не развяжешь. Дай-ка я сам.
— Угу. Ты и впрямь не знаешь, да?
Он кивнул. Глаза окончательно привыкли к темноте, и теперь Плешак прекрасно видел сидевшую возле него женщину. Ее распущенные волосы. Голые (и когда это она успела скинуть платье?) плечи. Белые руки. Широкие бедра, которые так и хотелось огладить, но было не до того — он пыхтя развязывал натуго затянутый шнурок. В темноте да спешке — не очень-то и развяжешь. Он беззлобно ругнулся. Женщина насмешливо шлепнула его ладошкой по голому животу:
— Что, никак? Кто ж так завязывает? А если по нужде?
— По нужде-то оно проще, — проворчал бродяга.
— То-то и видно — нынче-то большой нужды нет.
— Будет тебе…
— Ничего. Разговеешь. Я горячая.
— Оно и видно.
— Знаешь, это хорошо, что на мой двор забрел. А то попал бы к этой дуре Стешке, чего доброго в лес бы ее уволок — тебе бы потом житья не было.
