Урсула Ле Гуин - Законы гор
– Я никогда никому еще не рассказывал, – признался он.
– А нам и не придется никому рассказывать, – сказала Акал. Машинально она положила руку ему на плечо. Оторра по-детски утер слезы кулаком, прочистил кашлем горло и погрузился в глубокую думу. Очевидно, он пытался обмозговать то, что услышал только что от нее.
– Прикинь, – сказала Акал, тоже размышляя об этом, – как нам с тобой повезло!
– Да. Повезло. – Оторра колебался. – Но ведь это священный… Когда женишься, надо друг друга знать… Я имею в виду… – Он снова умолк.
После долгой паузы Акал сказала, и ее голос прозвучал по-мужски низко и мягко:
– Я не знаю.
Акал пришлось убрать руку с его плеча. Она уперлась обеими руками в верхний брус ворот и внимательно посмотрела на них: длинные и крепкие, они огрубели и покрылись грязью от работы на ферме, хотя жир из шерсти и сохранил кожу мягкой. Руки настоящего фермера. Акал принесла религию в жертву любви и никогда не оглядывалась, не жалела об этом. Но теперь ей становилось стыдно.
Она хотела бы сказать правду этому честному человеку, хотела быть достойной его честности.
Однако ничего хорошего из этого не выйдет, разве что седорету расстроится.
– Я не знаю, – повторила она. – Думаю, главное, что имеет значение в браке, – это стараться относиться друг к другу с любовью и уважением. А как мы станем делать это, не так уж важно. Как получится, так получится. Святость брака в любви и уважении.
– Все же хотелось бы спросить кого-то, – сказал Оторра, не вполне удовлетворенный. – Кого-нибудь вроде той бродячей женщины-школяра, которая гостила здесь прошлым летом. Кто сведущ в религии.
Акал молчала.
– Думаю, вся штука в том, чтобы делать как можно лучше то, что ты делаешь, – подытожил Оторра после паузы. Это прозвучало несколько нравоучительно, однако он открыто добавил: – И уж я постараюсь.
– Я тоже, – сказала Акал.
Ферма в горах вроде Данро – это темное, сырое, голое и мрачное местечко безо всяких излишеств, если не считать таковыми большую теплую кухню и роскошные перины в спальнях. Однако оно обеспечивает приватность, может быть, самую главную роскошь из всех возможных, хотя Ки’О рассматривает ее как абсолютную необходимость. «Трехкомнатное седорету» – так говорят в Окетсе, имея в виду любую затею, обреченную на провал.
В Данро у каждого была своя комната с ванной. Два старших члена Первого седорету, а также дядюшка Мика с сыном обитали в средней и западной частях дома; Асби, когда не ночевал в горах, ютился в уютном, но жутко захламленном гнездышке сразу за кухней. Новое Второе седорету получило в свое распоряжение все восточное крыло. Темли выбрала себе крохотную мансарду – пол лестничного пролета от остальных – с чудесным видом из окна. Шахез осталась в своей комнате и Акал в своей, по соседству, а Оторра занял юго-восточный угол – самую солнечную комнату в доме.
Исполнение супружеских обязанностей в новом седорету до определенной степени, и это не лишено мудрости, предписано традицией и религиозными заповедями. Первая ночь после церемонии бракосочетания принадлежит Вечерней и Утренней парам, следующая – Дневной и Ночной. Затем четверо супругов могут соединяться как им заблагорассудится, но всегда и только по приглашению, которое должно быть формально высказано и принято, причем о приготовлениях должно быть известно всем четверым. Четыре души и тела на все оставшиеся годы их жизни должны войти в равновесие, связанное с этими приглашениями и ответами на них; страсти, положительные или отрицательные, должны найти себе выход, и должно также установиться безоговорочное доверие, чтобы вся структура не утратила прочности и не рухнула под напором эгоизма, ревности или страданий.
Акал прекрасно знала все обычаи и предписания и настаивала на буквальном их исполнении. Ее брачная ночь с Шахез получилась нежной, однако несколько напряженной. Ее брачная ночь с Оторрой также прошла гладко – они сидели в его комнате и беседовали, несколько отстранясь друг от друга, но испытывая взаимную благодарность. В конце концов Оторра прикорнул в кресле у окна, настояв сперва, чтобы Акал «занял» его кровать.
По прошествии первых недель Акал знала, что Шахез видит все это по-своему, открыто предпочитая иметь в своей постели ее, нежели поддерживать какой-то там сексуальный баланс или даже хотя бы его видимость. Так как Шахез была постоянно занята, Оторре с Темли оставалось ухаживать только друг за другом, и так оно и было. Акал, конечно, знавала множество седорету, в которых один или два из видов партнерства полностью доминировали над остальными в силу пылкой страсти или сильного эгоизма. Привести в совершенное равновесие все четыре связи было редко достижимым идеалом. Однако их седорету, изначально выстроенное на лжи и маскараде, отличалось от остальных повышенной хрупкостью. Шахез делала чего хотела и готова была плевать на последствия. Акал уже забралась следом за ней высоко в горы, однако вовсе не собиралась бездумно сопровождать ее в безоглядном прыжке через пропасть.
Это случилось ясной осенней ночью, и окно снова сияло звездным светом, как и в ту ночь год назад, когда Шахез сказала: «Женись на мне».
– Завтра ты должна посвятить свою ночь Темли, – упрямо повторила Акал.
– Она получила своего Оторру, – повторила Шахез.
– Она хочет тебя. Почему, ты полагаешь, она поженилась с тобой?
– Она получила то, что хотела. И надеюсь, скоро забеременеет, – ответила Шахез, томно потянувшись в кровати и поглаживая рукой груди Акал. Акал перехватила ее запястье.
– Это нечестно, Шахез. Так не должно быть.
– Ты снова хочешь всю ночь проболтать?
– Но ведь Оторра не хочет меня, и ты это знаешь. А Темли тебя хочет. И мы должны ей это.
– Должны ей что?
– Любовь и уважение.
– Она получила то, что хотела, – сказала Шахез и резким движением вырвала руку из руки Акал. – И не читай мне проповедей!
– Я возвращаюсь к себе, – сказала Акал, выскальзывая из-под одеяла в просвеченную звездами темноту и обнаженной направляясь к двери. – Спокойной ночи.
Она работала вместе с Темли в красильне, помещении, которое не использовалось долгие годы, пока на ферме не появилась Темли, опытная красильщица. Ткачи в городах на равнине давали хорошую цену за шерсть, окрашенную в подлинный декский пурпур. Мастерство Темли в красильных делах и было ее настоящим приданым. Акал ассистировала ей и помаленьку училась.
– Восемнадцать минут. Выставил таймер?
– Выставил.
Темли кивнула, проверила сливы огромного красильного бака, снова сверилась с показаниями приборов и вышла наружу погреться на утреннем солнышке. Акал присела рядом с ней на каменную скамью за каменным же порогом. Вонь натуральных красителей, едкая и кисло-сладкая, въелась в них намертво, а одежда и руки были окрашены в малиново-красный.
