Даррелл Швейцер - Стать чернокнижником
Она оставила нам корзину с продуктами.
Это тоже был хороший знак, говоривший о том, что когда-нибудь соседи простят нас. Они не считали, что я такой же дурной человек, каким был, по их мнению, мой отец.
Мы медленно отнесли корзину в дом, плача — наверное, от радости. Жизнь станет лучше. Я помнил, что пообещал матери. Я буду другим. На следующий день, несомненно… ну или через день Велахронос снова примет нас, и мы продолжим учебу.
Но только в эту ночь мне явился во сне отец. Он стоял перед моей кроватью, укутанный в марлю, и лицо его за золотыми дисками выглядело ужасно. Голос его был — мне его точно не описать — маслянистый, будто капало что-то густое и мерзкое; и само то, что такие звуки могли сложиться в слова, казалось великой непристойностью.
— Я слишком глубоко погрузился во тьму, сын мой, и конец мой может прийти лишь вместе с последней тайной. Я ищу ее. Мои изыскания почти завершены. Это наивысшая точка всего моего труда. Но осталось одно, чего мне не хватает. Одно, ради чего я вернулся.
И я спросил его во сне:
— Что же это, отец?
— Твоя сестра.
И тут я проснулся от крика Хамакины. Сестра попыталась схватить меня за руку. Ей это не удалось, и она вцепилась в край кровати и с грохотом упала, стащив на пол постель. Я всегда держал на полке возле кровати зажженный фонарь. И теперь я поднял железную дверцу, и комнату залил свет.
— Секенре! Помоги мне!
Не веря своим глазам, я увидел, как мгновение сестра висела, дерись, в воздухе, будто ее держала за волосы невидимая рука. Потом Хамакина вновь закричала и будто улетела в окно. Секунду она держалась за подоконник. Наши глаза встретились, но не успел я ничего ни сделать, ни сказать, как ее оторвало от подоконника и утащило прочь. Я подбежал к окну и высунулся наружу. В воду ничего не упало; лишь легкая рябь шла по ее глади. Ночь была тихая. Хамакина просто исчезла.
IIНа третье утро после смерти отца я пошел к Сивилле. Больше ничего не оставалось делать. Всякий в Городе Тростника знает, что когда в твоей жизни наступает самый трудный момент, когда нет других выходов, кроме как сдаться и умереть, и никакой риск уже не кажется чрезмерным — это значит, что настало время встретиться с Сивиллой.
«Счастлив тот, кто никогда не ходил к ней» — гласит старая пословица. Но я счастливцем не был.
Ее называют Дочерью Реки, и Голосом Сурат-Кемада, и Матерью Смерти, и еще многими другими именами. Кто она и что она такое, никто никогда не знал, но обитала она, о чем рассказывали бесчисленные страшные истории, под самым сердцем города, среди свай, поддерживавших большие дома и стоявших, будто густой лес. Я слышал о той ужасной плате, которую она берет за свои пророчества, и о том, что пришедшие к ней возвращаются необратимо переменившимися, если вообще возвращаются. И все же обитала она там с незапамятных времен, и с тех же пор приходили люди выслушать ее слова.
Я отправился к ней. В качестве подношения я захватил с собой отцовский меч — тот самый, серебряный, что дала мне смотрительница храма.
Совсем рано, в предрассветных сумерках, я снова выбрался из дому через люк. К востоку, справа от меня, небо только начало освещаться и стало серым, тогда как передо мной — там, где лежало сердце города, — по-прежнему была ночь.
Я греб среди обломков, оставшихся после недавней бури. Среди них попадались куски обшивки кораблей, подпрыгивавшие на волнах бочки, а один раз я увидел даже медленно плывший по воде труп, до которого почему-то не добрались эватим. Дальше был огромный дом, у которого подкосились опоры, и теперь он стоял в воде, весь разломанный, и черными ртами зияли его окна. Позже, когда тьма немного рассеялась, я обнаружил затонувший корабль. Он застрял среди свай домов и был теперь похож на огромную дохлую рыбу, запутавшуюся в тростнике. В черной воде позади корабля были раскиданы его снасти.
Прямо за кораблем висела темная, неправильной формы масса — жилище Сивиллы, не пострадавшее, конечно, от бури.
Вот какую еще историю рассказывают о Сивилле: она никогда не была молодой, а появилась на свет старой каргой из крови, которую потеряла ее мать перед смертью. Сивилла встала из лужи этой крови во тьме, царившей в начале мира, и сложила ладони вместе, а затем раскрыла их. Из рук ее поднялись столбы пламени.
Этот фокус проделывал мой отец, и я его однажды очень разозлил, когда всего-навсего сидел, уставившись на свои ладони, и складывал и раскрывал их, ничего не понимая и не добиваясь никаких результатов. Достаточно было одного того, что я попытался. Возможно, отец сперва даже испугался мысли, что я попробую снова и в конце концов у меня получится. А затем потрясенное выражение на его лице сменилось холодной яростью. Это был единственный раз в моей жизни, когда он меня выпорол.
А Сивилла, выпустив пламя из ладоней, пальцами скатала из огня шарики. На один из них дунула, чтобы он стал бледнее, и выпустила оба — Луну и Солнце. Потом она долго пила из Великой реки, куда стекла кровь ее матери, а чуть позже — встала в луче Луны и выплюнула сверкающие звезды. А свет звезд пробудил по берегам реки множество богов, впервые увидевших Землю.
Пока я смотрел на дом Сивиллы, то почти верил в эту историю. Нет же, я совершенно в нее поверил. Дом Сивиллы представлял собой скорее огромный кокон, что-то вроде паутины, до отказа набитой мертвечиной и обломками, и плелся этот кокон с начала времен, и столько же накапливались в нем вещи. Жилище было подвешено ко дну города, и наружные его нити — переплетение веревок и сетей, плетей вьюнов и волокон — уходили в темноту во все стороны, и я не мог разобрать, где начало и конец у этого огромного гнезда.
Но основная часть жилища свисала почти до самой воды, будто чудовищное брюхо. Я протянул руку и привязал к нему свою лодку, сунул за пояс отцовский меч, подоткнул халат, чтобы полы не липли к ногам, и полез наверх.
Веревки дрожали, шептали голосом приглушенного грома. В лицо мне валились ил и мусор, вокруг меня то и дело что-то падало в воду. Я отчаянно цеплялся, встряхивал голову, чтобы очистить глаза, и продолжал ползти.
Выше, в полной темноте, я стал пробираться через лаз из гниющих бревен. Иногда руки соскальзывали — и я начинал катиться вниз, но через мгновение, наводившее на меня ужас, я за что-нибудь успевал ухватиться. Тьма была… тяжелая. Мне казалось, что со всех сторон тянется бесконечная масса обломков, и, пока я пробирался по ней, она качалась и скрипела. Иногда невыносимо смердело разложением.
Я залез на перевернутую вверх дном лодку. Что-то мягкое упало сверху и соскользнуло по борту. Все это время я отчаянно пытался нащупать ладонями и босыми ступнями точку опоры на сгнившей деревянной обшивке.
