Михаил Ахманов - Другая половина мира
Правда, Дженнак прошел испытание кровью, и слабым его не назовешь… Неопытным — другое дело! Но опыт приобретается трудами и временем; лишь бы время оказалось потраченным не зря, а труды были достойны великого рода Одисса!
Небольшая война и выгодный брак, подумал Джеданна. Старые способы всегда хороши; недаром в Книге Повседневного сказано: старому другу постели ковер из перьев и налей чашу ароматного вина, новому же хватит циновки и просяного пива.
Сагамор усмехнулся, поймав себя на том, что произнес сие древнее изречение на языке Юкаты, коим были написаны Книги Чилам Баль. Что ж, если Дженнак станет хорошим правителем, то когда-нибудь, через пятьдесят или сто лет, в древних городах Святой Земли услышат одиссарскую речь… Одиссарскую, а не атлийскую, как мечтает о том Ах-Шират, владыка Коатля, присвоивший себе титул Простершего Руку над Храмом Вещих Камней! Разве он сумеет справиться с кинну? Но об этом лучше не думать… пока не думать… Ибо все в руках Шестерых!
Пока же — война и брак, как подсказывает мудрость предков. Возможно, что-нибудь еще? Какое-то небывалое и великое деяние, в коем юный наследник мог бы испытать свои силы? Свершение, способное поразить Эйпонну, возвеличить Очаг Одисса?
Задумчиво сощурив глаза, Джеданна, Ахау Юга, смотрел в морскую даль, сверкавшую яркими бликами под первыми лучами солнца.
* * *
Раздраженно скомкав пергаментный свиток, покрытой затейливыми узорами письмен, Фарасса, глава Очага Барабанщиков, швырнул его в угол. Раздражение было обычным чувством, которое он испытывал по утрам, пока крепкий напиток из двух-трех чаш не переливался в его объемистое чрево, вызывая приятную истому, легкость в мыслях и слабый звон в ушах. Одисс, обучивший людей виноделию, заповедал пить только молодое легкое вино, куда добавлялся сок кактуса, приостанавливающий брожение; употреблять более пьянящие напитки считалось предосудительным. Во всяком случае, недостойным сетанны светлорожденного! Но Фарасса не слишком беспокоился на этот счет; пил он в одиночестве, а слуги его были вышколены.
Крепкое вино тем не менее не могло заполнить пустоты, нараставшей уже без малого двадцать лет — с тех пор, как титул наследника перешел к Джиллору. К воителю Джиллору, который отличался несокрушимым здоровьем, с младенческих лет спал в обнимку с копьем и которого поддерживал Очаг Гнева, братство избранных воинов! Уничтожить его казалось невозможным, но Фарасса надеялся, что, рано или поздно, в одном из своих походов Джиллор сломает шею. Что же касается младшего, Дженнака… ну, этот мог умереть в юных годах или наткнуться на острие меча в ритуальном поединке, как случилось с пятью из девяти сыновей Джеданны.
Разумеется, Фарасса знал, что его мечты о верховной власти не более чем призрак, едва ли заметный во тьме грядущего; он родился слишком рано, когда Ахау Юга едва перевалило за шестьдесят. Люди светлой крови, зеленоглазые потомки богов, долго сохраняли жар юности, и одиссарский сагамор успел бы подарить жизнь еще нескольким сыновьям, достаточно сильным, чтобы выдержать ритуальный поединок в положенный срок. Конечно, так оно и случилось! Но Фарасса, разумом признавая неизбежность произошедшего, не мог с ним примириться. Он ненавидел всех, обладавших большей властью, чем дарованная ему отцом-сагамором; самую же свирепую ненависть будили в нем лица сыновей Дираллы. Хвала Коатлю, который вовремя прибрал эту женщину в Чак Мооль! Она могла нарожать десяток сыновей, таких же крепких, как этот недоумок Джиллор и его братец, новый наследник!
Фарасса злобно скривил губы, и потянулся к чаше из округлой розовой раковины, напоминавшей женскую грудь в паутине из чеканного серебра; вино забулькало в его глотке. Выпив, он грозно покосился на старого слугу-шилукчу, скорчившегося на коленях рядом с циновкой для трапез, и тот поспешил наполнить вместительный сосуд. Затем его дрожащие руки подвинули господину блюдо с белым мясом из грудки керравао, огромного индюка, нарезанным тонкими ломтями и проложенным маисовыми лепешками. Мяса и лепешек было много; за утренней трапезой глава братства глашатаев и лазутчиков ел, как оголодавший кайман, а пил и того больше. Фарасса потянулся к небольшому обеденному дротику с зазубренным наконечником, подцепил кусок и принялся жевать.
Его крепкие зубы рвали мясо с такой яростью, словно то была плоть сыновей Дираллы, а сам он превратился в пигмея из непроходимых южных джунглей, которые, если верить слухам, являлись отъявленными людоедами. И хотя Фарасса вкушал не человеческую печень, а мягкую птичью грудку, мысли его, когда он вспоминал о Дженнаке и Джиллоре, становились думами ягуара, затаившегося в лесных дебрях. Сегодня он размышлял о смертоносном яде тотоаче, о громовых шарах, доставленных ему из Коатля, о метких стрелках, водившихся среди его лазутчиков, о душителе-атлийце, томившемся в Доме Страданий; он раздумывал об убийстве.
Убийство? Утроба каймана, кто говорит про убийство! И кто из его лазутчиков, даже самых жадных, верных и преданных, рискнул бы поднять руку на светлорожденного! Лишь последний недоумок, ничтожный помет черепахи, плевок Одисса, замыслил бы такую глупость! Среди Великих Очагов принято иное — уничтожают не человека, а его сетанну, честь, и тогда человек сам умирает… Для людей благородных — тем более для светлорожденного наследника — сетанна значит нечто большее, чем жизнь. Гордость, чувство принадлежности к великому роду, уверенность в себе, ощущение, что ты взыскан богами… Вот — сетанна! Незримый храм из хрупкого стекла, возведенный в душе человеческой! Мираж, фантом, зыбкое невидимое покрывало, что окутывает всякого, кому дано повелевать людьми! Ореол власти, большой или малой, но равно присущей любому вождю, от сагамора до кормчего и последнего таркола в войске, который ведет в бой десяток копьеносцев… Но если таркол потерял уверенность в себе, солдаты не пойдут за ним; если водитель судна проявил слабость, ему не набрать экипаж; если чак, великий муж, бежал с поля битвы, струсил на глазах у всех, покорился врагу или женщине, власть его исчезнет, как дым… Нет сетанны, нет и повиновения!
Однако убийство… В нем есть нечто притягательное, думал Фарасса, жадно опустошая блюдо. В конце концов, убийство — самый быстрый способ решения проблем, и люди светлой крови никогда им не пренебрегали. Правда, друг с другом они всегда разбирались сами, не вмешивая в личные распри простолюдинов, но мир меняется, и почтение к потомкам богов убывает, как воды Ринкаса во время отлива. К тому же убийство может быть и случайным… мало ли светлорожденных погибло в сражениях? Под забралом шлема не разглядишь, у кого какие глаза, а стрелы и громовые шары из Коатля, начиненные порохом, вообще не различают цвета зрачков… Нет, решил Фарасса, про убийство забывать не стоит.
