В Бирюк - Обязалово
Видать крепко молодайка старика зацепила - вон как жалобно спрашивает.
-- Может, Ваня, хоть третий сын нормальный будет. А то - что ты, что Плаксень... Кабы смешать бы вас да пополам поделить...
-- Ты мёд с дёгтем смешивать не пробовал? А потом пополам делить... Ладно, пойду я, кузню гляну. Ольбег-то где?
Вот и поговорили. Я дорогой пытался продумать беседу. Как бы с дедом о походе моём потолковать, по-рассказывать не рассказывая. Подробностей кое-каких хотел вызнать. С нашими действиями на будущее определиться... А тут... "лямур" и... и факеншит.
В сенях Ивица попалась. Бежит-торопится. Аж запыхалась с кувшином в обнимку.
Дрючок мой неразлучный - торцом к горлу, под платок, в подбородок. Саму к стенке прижал, разглядываю.
Она вся вытянулась, чуть не на цыпочки встала, шевельнуться боится, только глазом косит. Бусы на ней хорошие - в три нитки, из лазурита. Раньше не было. Безрукавочка тёплая, бархатом крытая. Ткань хоть и старая, а неношеная. Может, ещё из боевых трофеев деда. Не по чину холопку так одевать. Дед наложницу балует. Я Трифене таких подарков не делаю.
-- Как тебе с ним?
Опа! Опять не то спросил. У девки глаза на лоб полезли. И то правда: нашёл об чём подстилку спрашивать - об её чувствах. Гумнонизм хренов, равноправность с общечеловекнутостью...
-- Он... добрый. И - нетяжёлый.
Понятно. После дебила Фофани...
-- Ты с ним осторожнее. Владетель - человек немолодой. Не заезди.
-- Ой, да што ты такое говоришь! Да как же сором-то такой...!
-- Цыц. Ты девка молодая, горячая. А у него здоровье не очень. Утомишь деда - вдруг у него с сердцем чего... И руки его побереги - он их за меня сжёг. За всякое твоё упущение... Прозвище моё не забыла?
-- З-зверь. Л-лютый.
-- Молодец. Помни. И вот ещё. Нарядами да прикрасами не хвастай. Злых языков много - не дразни. И избави тебя боже становиться между мной и дедом! Цыц. Твоих слов мне не надобно - делами покажешь. Ты высоко взлетела - в боярскую постель забралась. Падать глубоко будет. Яков на тебя косится? Вон кувшин тянешь - предложи Акиму верного слугу за стол позвать. Тому же обидно: столько лет они с Акимом - душа в душу. А теперь старого друга - за две двери в одиночку.
Улыбнулся испуганной девчонке, по попке хлопнул, побежала. Вот ещё мне забота. Да не одна - Ольбег тоже ревнив. Если они опять с Акимом... я их мирить не буду!
Мда... А куда я денусь?
Ещё одна забота налетела на меня на крыльце. С визгом. Потом, вспомнив вежество и отошедши на пару шагов, поклонилась в пояс и спросила дрожащим голоском:
-- Поздорову ли дошли? Ясен свет боярский сын Иван Рябина...
Любава. А ведь я тебя вспоминал. Не когда от поганых бегал, и не когда, скрепя зубами, выволакивал голодный бежецкий обоз по льду разорённой реки. А в тот момент, когда лежавший после очередной дозы козьего молока у меня на груди маленький князь-волк вдруг открыл глаза. Первый раз в жизни.
И этот, мутный ещё, не сфокусированный, бессмысленный взгляд вдруг начал твердеть, наполняться вниманием, смыслом, любопытством и... любовью. Радостью от вида меня! Я ж этого ничем не заслужил! Просто оказался в этом месте в это время. Не в моё время - в ваше!
Подарок судьбы. Меня радует, когда мне радуются. И печалит: сколь же много таких подарков я пропустил, не получил, по лености своей, невнимательности, замороченности...
Я знаю, девочка, что я тебя придумываю. А ты - меня. Мы оба одеваем друг друга в одежды собственных иллюзий. И пока реальность не начнёт рваться из этих одежд - наша радость с нами.
А девочка растёт - вежество вон, манеры такие...
-- Здравствуй, Любава. Что-то ты далеко остановилася. Раньше-то я тебя с шеи снимал, а теперь...
О-ох... "Раньше" - продолжается. Только девочка тяжелеет и одежда на ней зимняя.
-- Ванечка! Миленький! Я тебя так ждала! Так ждала! Все очи просмотрела! Я им всем рты позатыкала! Ну не может такого статься, чтобы ты ко мне не пришёл! Ну не может! Нету такой силы!
Как говорил Чарджи: у поганых клея не было, чтобы Ваньку в землю забить. А здесь, похоже, уверены, что такого клея, в природе и вовсе нет.
-- Ой, Ванечка! Глянь - сейчас совсем подерутся!
Факеншит! Люди - это всегда проблема. Маленькие люди - большие проблемы. Либо - сразу, либо - когда вырастут.
Ольбег что-то высказал Алу и теперь молотит его кулаками. А тот только голову закрывает.
Всё правильно: по правилу территории - самец Ольбег на своём дворе. Разве что - двор не метил, да и сам ещё не самец. И по правилу сословий: вятший бьёт быдлёнка. Опять же - иноземца-инородца-иноверца-чужака. Ксенофобия форева!
Одна только моя "жаба" против. Бздынь.
-- Ты...! Ты чего?!
Ольбег, выкинутый за шиворот в сугроб, очень удивлён насильственным прекращением проявления его исконно-посконных прав. Любава, забравшаяся ко мне в подмышку, радостно выглядывает оттуда и хихикает при виде ошарашенной, мокро-заснеженной физиономии боярского внука. Я понимаю, что при её нынешней эйфории - ей хоть палец покажи. Но... нехорошо это.
-- Любава, нехорошо смеяться над глупым ребёнком. Ошибки бывают у всякого.
-- Я...! Я не ребёнок! Я - боярский сын! А он... а она... они все... они холопы! Они рабы! Они должны... я...
-- Не якай. Это только каша ячневая - хороша. Ты - не боярский сын. Твой отец, Храбрит, был служилым человеком. Получил вотчину. Но не успел её поднять. Не успел получить боярство. Ты даже не боярский внук - у Акима вотчина есть, но дружина не выставлялась, к князю на сборы не являлась. Тоже боярства нет. Мы с тобой какбы-полу-недо-почти-псевдо-квази-около-бояричи. Вроде него - он такой же ханыч.
-- Он раб! Он приблуда от какой-то подстилки в ихней юрте...
Бздынь. Как же с ними тяжело... Даже с маленькими.
-- Я просил тебя не говорить плохо о твоей матери. Мне нужно повторять эту просьбу применительно к матери каждого человека, которого мы встретим? Алу - мой раб. Если ты в чём-то им недоволен - скажи мне. Судить и казнить моего раба - моя печаль. Когда ты бьёшь моего человека - ты оскорбляешь меня. Ты этого хочешь?
Ольбег, сопя, выбирается из сугроба. Красный от снега, от усилий, от, я очень надеюсь, стыда. Бормочет что-то под нос и выдаёт "убойный" аргумент:
-- Он - поганый!
-- Ты прав - Алу язычник. Но его ли вина в том, что свет веры Христовой ещё не воссиял над Диким Полем? Теперь же, при первой возможности, мы окрестим его.
-- Нет! Я вере своих предков не изменю!
О-хо-хо... И этот - туда же. Богословский диспут в детском саду. А когда ж мне прогрессизмом заниматься-то? Топну ножкой, вложу ума в задницу... Куда он денется!
Но из моей подмышки выглядывает Любава, тревожно всматривается мне в лицо. Ты как, Ванька, просто тупой погонщик тупого быдла? Так твои люди и станут такой скотиной. Пока кнутом не щёлкнул - стоят-жуют. Щёлкнул - перешли на другое место - там жевать будут. Мне это надо?
