Владимир Ленский - Странники между мирами
— Устроил принца — и ладно, — добавил Ренье, усаживаясь рядом с Агилоном.
— Кстати о принце, — заговорил Госелин, — мне кажется, я пропустил что-то важное. Что случилось на постоялом дворе?
— Обычная драка. — Ренье махнул рукой и показал на распухший висок. — Лично мне досталось. Ему — еще не знаю, не имел возможности рассматривать.
Все трое помрачнели, переглянулись. Агилон высказался:
— Если у его высочества хотя бы вполовину так распухла рожа — королева продаст нас в рудники своему родичу герцогу.
— Полагаю, до этого не дойдет, — с самым серьезным видом возразил Госелин. — В намерения ее величества не входит усиление северного герцогства.
— Откуда такая уверенность в своих силах? — возразил Агилон. — Нам хоть какое дело поручи — что угодно развалим, не то что рудники.
— Следить за принцем — труднее, чем долбить кайлом скалы, — заявил Госелин.
— Вот и попробуем сравнить, — заключил Агилон с видом полной покорности судьбе. И обратил взор на Ренье: — Из-за чего там все случилось?
— Нет, это лучше вы мне скажите, где вас так долго носило? — взорвался Ренье.
— Неважно... Мы ведь успели вовремя, — махнул рукой Агилон. — Кто начал драку?
— Разумеется, принц, — ответил Ренье.
— Ну разумеется! — Агилон вложил в эти слова столько иронии, сколько сумел в себе отыскать.
— Нет, в самом деле! — сказал Госелин. — Почему он разозлился?
— Потому что болтуны и сплетники назвали наследника престола ублюдком и выродком, — ответил Ренье. — Они говорили о том, что кровь Эльсион Лакар — отрава, а сами Эльсион Лакар и особенно их отдаленные потомки — неполноценные существа.
Госелин молча отвернулся, Агилон, напротив, слушал жадно: ему всегда нравились сплетни, и чем грязнее, тем приятнее они щекотали воображение. Он поднял брови с нескрываемой насмешкой:
— И что же во всем этом так возмутило принца?
— Не знаю... — признался Ренье. — Все. Возможно, то, что они говорили о его матери.
— А что они говорили о ней? — тотчас спросил Агилон.
Ренье покачал головой.
— Не могу повторить. Неважно. И еще — что принц не мужчина... и не женщина... вообще — никто. Извращенец.
Он поднял глаза на Агилона почти робко — не сомневаясь в том, что тот хотя бы покраснеет. И уж в любом случае признает за принцем право на негодование.
Но ничего подобного не случилось. С лица Агилона так и не сошла ироническая улыбка.
— А разве это неправда? — осведомился он как ни в чем не бывало.
Ренье тихо переспросил:
— Что — неправда?
— Что принц — извращенец, что он не может иметь близости с женщиной... Это же правда.
Ренье чуть раздул ноздри; у него разом онемели скулы и губы — он не мог выговорить ни слова. Агилон заметил это.
— Что ты фыркаешь? — повторил он. — Говорю тебе, это чистая правда. Он потому и издевается над нами... Мы — полноценные мужчины, мы — люди, а он даже не Эльсион Лакар. Ты же видел его кровь!
Ренье машинально кивнул. Талиессину не раз доводилось пораниться на глазах у своих придворных, и каждый раз они, не в силах побороть любопытства, смотрели, как кровь вытекает из рассеченной кожи: ярко-красная, чуть более жидкая, чем у обычных людей. И каждый раз им приходилось прикладывать усилие, чтобы не поддаться искушению, не обмакнуть в эту кровь палец, не облизать ее, не подобрать в платок, чтобы потом закопать у себя в саду и проверить — не станут ли гуще расти травы, не улучшится ли сорт садовых роз, не окажутся ли яблоки слаще или крупнее.
Ренье не сомневался в том, что Талиессин знает об этом. Не может не знать. Потому и презирает их так откровенно.
— Он сам виноват в том, что люди считают его извращенцем, — безжалостно продолжал Агилон. — Если уж довелось уродиться... таким, то, по крайней мере, мог бы делать вид...
Ренье поднялся на ноги.
— Как же вы можете служить ему, если считаете его неполноценным? — спросил он.
Агилон пожал плечами, а Госелин хмыкнул.
— Кто же отказывается от придворной должности! Ты ведь тоже не отказался.
Ренье провел рукой по лицу, пытаясь собраться с мыслями. Неожиданно Агилон расхохотался.
— А ведь он верит! — воскликнул он. — Верит во всю эту дребедень насчет эльфийской крови! Он же от чистого сердца...
Теперь смеялись уже оба. Ренье смотрел на них широко раскрытыми глазами, а они давились хохотом, кашляли, задыхались и снова принимались хохотать, пока их не начало тошнить.
Наконец Госелин произнес:
— Сразу видно, что ты провинциал, Эмери. Тепличное растение из академических садов. Ее величество королева — по крайней мере прекрасная женщина, и здравомыслящим людям абсолютно безразличен способ, которым она поддерживает свою власть. Но он... Ты же встречаешь его каждый день — неужели до сих пор не заметил очевидного?
Ренье медленно закрыл глаза. Сомнение вошло в его сердце, но вместо того, чтобы заполнить его, напротив, опустошило: там, где только что цвели сады, образовались бесплодные песчаные равнины. И по этой пустоте Ренье опознал тщетность и ложь своих сомнений и попытался отринуть их.
— Я не знаю, — сказал он, не желая посвящать собеседников в свои мысли.
— Ну так знай, — объявил Агилон и растянулся на соломе поудобней. — Происходящее лишено смысла. Королевству когда-нибудь понадобится другой наследник. Разумеется, — прибавил он, — это вовсе не означает, что мы намерены участвовать в каком-нибудь идиотском заговоре против правящего дома. Нет, мы будем служить ему — как умеем, честно. Только в этом все равно нет смысла. Лично я не в состоянии поверить в то, что обесценилось еще несколько поколений назад. — Он приподнял голову и дружески улыбнулся Ренье. — Ну что ты так помертвел? Ничего страшного не происходит. Просто не стоит позволять себе обольщаться, чтобы потом не впасть в разочарование.
Глава вторая
РАДИХЕНА
Радихена родился в деревне — одной из тех, что принадлежали семье королевского конюшего, господина Адобекка. Отсюда до старинного замка семьи Адобекка было не менее дня пути, если ехать верхом, постоянно подгоняя лошадь.
С высокого холма, залитые безжалостным полуденным солнцем, видны были крыши домов и бледно-зеленое, как бы подернутое дымкой, море колосьев. Во всем мире царила тишина, только высоко в небе тонко пела невидимая птица. Летний жар пробегал по полю, заставлял далекий ручей слепить глаза внезапными вспышками ртутного света.
Сразу за домами начиналась большая роща, где росли апельсиновые деревья, и сборщики урожая, приложив лестницы к стволам, осторожно брали полной горстью спелые плоды — точно прикасались к женской груди.
Большой реки возле деревни не было — только ручей; однако воды хватало, и всякий здешний колодец исправно показывал дневные звезды тем отчаянным молодчикам, что решались спуститься в ледяные влажные колодезные недра, превратив в челн разбухшую бадью для подъема воды.
