Александр Прозоров - Клан
Обшитое дубовыми панелями помещение, метров десяти в длину и пяти в ширину, после глубокого подземелья показалось жарким и душным. Мужчина опустился в обитое черной кожей кресло за полированным столом с компьютером и бронзовым письменным прибором, нажал кнопку селектора:
— Зинаида, ты на месте?
— Да, Вячеслав Михайлович.
— Соедини меня со Степашиным. Тем, который сейчас куратором силовых структур в правительстве.
— Слушаю, Вячеслав Михайлович…
Кивнув, хозяин кабинета оперся локтями на стол, опустил голову и с силой потер указательными пальцами точки в сантиметре перед ушами.
— Устаю… Я начал уставать… Неужели старею? Или Москва действительно сделала все, что могла?
Селектор мелодично тренькнул:
— Вячеслав Михайлович, Степашин на проводе.
Мужчина резко выпрямился, снял трубку:
— Сергей Вадимович? Это Скрябин, из администрации президента. Помните такого? Вот и хорошо. На нас вышли ваши коллеги из Штатов. Фэбээровцы давно ищут одного террориста, а он, оказывается, сегодня задержан у нас в стране, в Питере. Причем по какому-то мелкому правонарушению. Если не ошибаюсь, скрывался он в Красном Селе… Да, Сергей Вадимович, они очень хотят его получить… Нет, документов пока никаких не прислали, но вы примите, пожалуйста, меры, чтобы этого типа сегодня же перевели в Москву. По признанию янкесов, задержанный очень опасен. Позору не оберемся, коли сбежит из изолятора для обычной шпаны. Хорошо, Сергей Вадимович, я рад, что вы меня поняли. Да, и обязательно поощрите всех, кто участвовал в задержании.
* * * Санкт-Петербург, СИЗО № 7, 12 сентября 1995 года. 16:40— Стоять! Лицом к стене! Ноги раздвинуть! Шире! — Конвоир расстегнул наручники задержанного, после чего открыл тяжелую железную дверь камеры: — Заходи, здесь пока посидишь. Захочешь чего следователю рассказать — стучи, выпустим.
Арестант, вздернув плечи, отступил от стены, повернулся, шагнул в камеру и только здесь наконец-то смог поправить сползший почти до локтей халат. Его появление было встречено взрывом хохота:
— Гляди, банщика привели! Чего, лох, с кроватки сняли? Ничего, здесь допаришься!
В камере размером метров двадцать и вправду было влажно, как в парной. Здесь стояли семь двухъярусных кроватей, а обитателей, казалось, было больше, чем спальных мест. Надышать они успели до такой степени, что теперь сами же сидели в майках, тельняшках, а то и вовсе раздевшись по пояс, но все равно обливаясь потом. К тому же в камере было явно скучновато, и на появление новенького отреагировала почти половина обитателей, сгрудившись вокруг арестанта в махровом халате.
— А может, это платье, мужики? — один из заключенных наклонился, задрал полы халата. — Какие у тебя ножки, цыпочка. Может, станцуешь, крошка?
— Пляски? — Новый арестант усмехнулся. — Пляски я люблю, арнани, хома неб, неб, шуги аллахар… — Окончание последнего слова он не произнес, а скорее выдохнул, подняв указательный палец правой руки над головой и совершая им вращательные движения. Подошедший к нему зэк качнулся, наскочил на соседа и моментально ощерился:
— Ты чего, ослеп? Куда прешь! — Он от души смазал ребром ладони товарищу по шее.
— Ах ты, шлемазл пархатый… — Полуголый брюхатый сокамерник ответил прямым в челюсть.
— Куда?! Ах ты, с-с-сука! Сюда смотри…
Плотно скопившиеся арестанты не могли не задевать друг друга в этой толчее, но сейчас случайные соприкосновения стали бесить их до безумия, до непреодолимой ненависти, вполне понятной в столь стесненных условиях. Замелькали кулаки, налились кровью глаза…
Прижимаясь спиной к сальной стене, одетый в халат арестант обогнул вспыхнувшую перед дверью жестокую драку, добрался до ближайшей свободной койки, уселся на нее и встретил перепуганный взгляд старика, сидящего напротив.
— Почему сидишь? — удивился новенький.
— Кто ты? — перекрестившись, спросил старик. — Именем Господа нашего, Иисуса Христа, спрашиваю…
— Мне сегодня не до того… — Качнулся к нему арестант в халате, вскинул руки со сжатыми в щепоть пальцами, резко развел их в стороны: — Катанда хари, алдо, хаш-хаш…
Старик замер, бессмысленно глядя перед собой. Новенький взял его за затылок, заставил встать, подвел к стене и с силой толкнул. Старик врезался лбом в стену, отшатнулся, снова врезался, на этот раз уже сам, отшатнулся, врезался…
Новенький улегся на его койку, вытянулся во весь рост и закрыл глаза.
Снова он поднялся только через три часа, когда железно громыхнул засов на двери. В камере к этому времени стало почти тихо. Зэки давно устали мутузить друг друга и, окровавленные, вымазанные в слюнях и соплях, валялись на полу, лишь изредка, из последних сил пиная тех, кто поближе. Только старик продолжал мерно стучаться головой о стену.
— Что здесь случилось? — после минутного замешательства поинтересовался надзиратель.
— Не знаю, — пожал плечами новенький. — Я все время спал.
— А кто ты такой?
— Потомственный маг и ясновидящий Петр, — кивнул заключенный.
— Тогда ладно, — облегченно вздохнул надзиратель, понимая, что отвечать за наличие телесных повреждений у заключенных ему не придется. — Давай, маг, поднимайся. С вещами на выход.
* * * Ленинградское шоссе, участок между Будилово и Выдропужском. 13 сентября 1995 года, 02:25Светло-голубой «Москвич», включив левый поворот, притормозил на реверсивной линии трехполосного шоссе, пропустил встречный «Камаз», щедро груженный щебнем, развернулся и отъехал на обочину. Фары и габаритные огни погасли, перестал виться сизый дымок из выхлопной трубы. Хлопнули дверцы, на дорогу вышли трое молодых людей. Джинсы, легкие куртки, футболки — эти парни лет двадцати ничем бы не отличались от тысяч сверстников, если бы не ярко-желтые, как подсвеченный янтарь, глаза со сдвоенными точками зрачков. Они вышли и замерли, глядя в сторону далекого Новгорода.
Несмотря на глубокую ночь, машины мчались по трассе одна за другой, ударяя по «Москвичу» слепящим «дальним» светом. Катафоты машины отвечали красными отблесками, глаза парней — желтыми, но никто из водителей не обращал внимание на странную троицу. Ну, желтые глаза и желтые. Может, желтуха у людей! И без того у каждого дел хватает. Столица рядом. А она, как известно, подобно горькому тонику, спокойно жить не дает. Это в провинции все можно делать с ленцой, никуда не торопясь, поглядывая на неспешно плывущие облака, мечтая об утренней или вечерней рыбалке, о кружке парного молока и мягкой постели. Но стоит человеку попасть в Москву — и он забывает цвет неба, мерное течение реки, вкус свежеиспеченного хлеба. Он словно электризуется аурой нетерпения, он суетится, спешит, он забывает о сне и отдыхе, он не знает покоя, он занят, занят, занят…
