Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — ландесфюрст
Я насторожился — для цепкого сэра Вайтхолда такое нехарактерно, но ответил очень любезно:
— Хорошо, сделаем небольшой перерыв. Впустите его, а сами подождите за дверью.
Он поклонился.
— Ваша светлость…
— Сэр Вайтхолд, — ответил я.
Он вышел, оставив дверь открытой, а через порог скромно переступил мужчина в темной одежде, шляпа в руках, тут же коротко поклонился.
— Ваша светлость, — произнес он с расстановкой, — я аббат монастыря имени блаженного Агнозия.
Дверь за ним закрылась, но мне показалось, что сэр Вайтхолд к ней прикоснуться не успел.
Я молчал, всматриваясь в это лицо умного и проницательного человека: глаза смотрят прямо, в них живой блеск, вертикальные складки над переносицей, чуть сдвинутые брови, взгляд острый, не просто смотрит, но и рассматривает, что в этом кабинете непривычно — рассматривать могу только я.
— Блаженного Агнозия? — переспросил я. — Величие и сила нашей церкви в том, что у нее очень много святых, учеников, героев и подвижников. Настолько, что простой воин вроде меня не в состоянии запомнить всех…
Он поклонился.
— Слова мудрости, ваша светлость. Тем более приметные, что мы взяли покровителем вовсе не одного из отцов церкви, как делают многие, ибо под сиянием великого имени проще процветать, а вот под покровительством блаженного Агнозия все зависит только от нашей деятельности.
— И чем отличаетесь вы, — спросил я настойчиво, — от основной массы монахов и монастырей?
Он смотрел в мое лицо с прежним благожелательным вниманием, но я ощутил в нем растущее напряжение, наконец-то прозвучал вопрос, который решит, как сложатся наши отношения дальше.
— Наш патрон увлекался механикой, — сообщил аббат. — Той, старой.
Я помолчал, потом поинтересовался осторожно:
— Но разве церковь не запрещает все, что относится к временам до Великих Войн Магов?
Он покачал головой.
— И до войн люди ходили на двух ногах, ели, пили, разговаривали, учились читать и писать… Нельзя запретить все. Устав нашего ордена согласован с Ватиканом практически во всем…
— Практически?
Он кивнул.
— Да. За исключением отношения к простейшей технике. Колдовство, магию и любую волшбу мы отвергаем как занятие нечестивое и противное Господу. Однако простейшую механику, облегчающую жизнь, мы приветствуем и стараемся внедрять в нашу повседневную жизнь.
Я спросил в упор:
— Тогда чем отличаетесь от цистерианцев? Они просто помешаны на механике!
— Они признают только ту, — ответил он смиренно, но с той гордостью, что уже гордыня, — которую понимают, которую придумали сами и которой могут научить неграмотных крестьян. А те могут научить ей других таких же простых и весьма нелюбопытных. Мы же признаем и ту, принципы которой пока не понимаем.
Я вздрогнул.
— Ого! Это же использование запрещенных церковью вещей!
— Ваша светлость, — произнес он вежливо, но я чувствовал твердость в мягком голосе, — наше понимание в этих вещах чуть шире. Если нет магии, если не наносит ущерба церкви и человеку, то это можно использовать, одновременно стараясь понять, как это работает, чтоб сделать понятным даже цистерианцам.
В его вежливом голосе слышалось тщательно скрываемое презрение к братьям по вере, что напрасно ограничивают себя такими запретами.
— Так-так, — проговорил я нерешительно, — устав вашего монастыря любопытен… но не граничит ли это с запрещаемой ересью? Или, скажем прямо, не ересь ли это?
Он ответил уклончиво:
— Ваша светлость, вы явно просвещенный человек, это чувствуется даже в построении вашей речи. Возможно, вы слышали, как некоторые еретические мысли и даже учения со временем канонизировались и становились официальной политикой церкви? К счастью, позиция Ватикана подвижна и может меняться, что она с успехом и демонстрировала на протяжении веков к вящей славе церкви…
Сердце мое стучит часто, я сейчас тоже близок к проступку, но заставил себя кое-как успокоиться и спросил почти деловым тоном:
— Значит… механики?
Левый уголок его рта чуть дернулся, но это не раздражение, как я понял, а подобие улыбки.
— Уместное уточнение, — заметил он. — Особые и весьма искусные механики. Для особых людей.
Я повел рукой в сторону кресла в двух шагах от меня.
— Присядьте, сэр… сэр?
— Просто аббат Дитер, — ответил он спокойно. — Да, аббат Дитер.
Я смотрел, как он садится, легко и без подобострастия, как человек, скажем, церкви, что не видит разницы между нищим и королем. Но только это явно не той церкви, как ее видят из Ватикана. Очень даже не той.
Он тоже смотрел на меня изучающе, глаза стали холодными и немигающими, внезапно привычно круглые зрачки стали вертикальными щелочками, как у отвратительных змей и кошек.
Я не вздрогнул, но явно что-то изменилось в моем лице — он сказал чуточку виновато:
— Ваша светлость, простите…
— Как вы это делаете?
Он снова улыбнулся лишь уголком рта.
— Я не могу так, как вы делаете, не меняясь…
Я спросил настороженно:
— О чем вы?
— Об умении видеть тепло, — объяснил он. — Иногда очень полезно, не так ли?
— Полезно, — пробормотал я, — только я не думал, что по мне это видно.
Он выставил перед собой ладони.
— Ваша светлость, таким умением обладают только в нашем монастыре. Да и то немногие из иерархов. Они вас заметили здесь еще в ваш первый визит… Помните, рядом с Гиллебердом сидел человек в сутане? С того дня следили за вашими действиями… и особенно восхищены, как вы провели захват королевства, мудро и красиво!
Я пробормотал:
— Польщен. Но что именно вы считаете мудрым и красивым?
— Не сражения на мечах, — ответил он ровным голосом, — это для простых. Вы договорились о помощи с эльфами и гномами, это привело нас в восторг!
— Ничего особенного, — ответил я нехотя, — когда тонешь, и за гадюку схватишься. А эльфы и гномы могут пригодиться и в развитии народного хозяйства.
Он вскинул брови, некоторое время смотрел с недоверием.
— Вы всерьез? Не планируете их обмануть?
— А зачем? — спросил я. — Дружить выгоднее.
Некоторое время он смотрел пристально, я чувствовал, как давление на меня растет, рассердился и мысленно отшвырнул это вот, и аббат заметно дернулся, по лицу пробежала короткая судорога, но тут же улыбнулся и сказал почти тепло:
— Это истина, ваша светлость, но говорить ее некому.
— Согласен, — буркнул я. — И с чем вы… пришли?
Он снова уставился в меня немигающе змеиными глазами, на этот раз ощупывающее присутствие почти не ощущалось, и я не стал обращать внимание, все равно я в силу происхождения иммунен к местной чертовщине.
