Лорел Гамильтон - Прикосновение полуночи
Гален обратил ко мне прекрасные зеленые глаза и улыбнулся, и я улыбнулась ему в ответ. Как и прочие, он был вооружен до зубов, но в нем была мягкость, которую большинство стражей утратили за столетия до его или моего рождения. Он отдал бы за меня жизнь и готов был на это еще тогда, когда я была ребенком, чего об остальных не скажешь. Но в политике он был сущим младенцем, а при дворах фейри это фатально.
Кто-то тронул меня за плечо, и я вздрогнула. Это Мэдлин прикрыла рукой мой микрофон и прошептала мне на ухо:
– Вы смотрите на него слишком долго. Может быть, не стоит повторять инцидент с Холодом?
Она шагнула назад, уже улыбаясь журналистам, и щелкнула кнопкой на поясе, включая свой микрофон.
Мне пришлось еще какое-то время смотреть в сторону, а не на репортеров, потому что я покраснела. Краснею я вообще-то нечасто и – по людским стандартам – не слишком ярко. Кожа сидхе не краснеет так, как человеческая. От репортеров я отвернулась – зато мое смущение видел Гален. Бывает, что от конфуза никуда не деться, можно только выбирать, чего именно конфузиться.
Мэдлин пояснила:
– Принцесса Мередит немного устала. Так что простите, ребята, давайте понемножку закругляться с вопросами.
Поднялся гвалт, снова ожили вспышки – что было некстати, потому что Гален подошел ко мне. Он опустился передо мной на колени рядом с креслом, но при его росте репортерам его голова и плечи были видны. Потом он кончиками пальцев очень нежно взял меня за подбородок. Я подняла на него взгляд – и тут же забыла, что на нас нацелены камеры. Он наклонился ко мне, и я забыла, что на нас смотрят. Я подалась вперед, легла щекой ему на ладонь... И забыла обо всем на свете.
Я не знаю, как это объяснить. Мы месяцами спали в одной постели. Он был безнадежен в политике, и выказывать у всех на глазах такое предпочтение ему было опасно – для него же, – но я не думала ни о чем, когда мы поцеловались. Я просто не могла думать, а все, что я видела, – это радость у него на лице, в его глазах. Он любил меня с той поры, как мне исполнилось семнадцать, и любовь светилась в его глазах, словно ничего не изменилось, словно и дня не прошло с того времени.
Королева приказала мне не выбирать любимчиков. Она разозлится на меня, на него, на нас всех, но после "инцидента с Холодом", как это назвала Мэдлин, что это меняло? Я была не права, но я все равно поцеловала Галена. Все равно хотела его поцеловать. Все равно в этот миг мир сузился в одну точку, и этой точкой было лицо Галена, его ладонь на моей щеке, его губы на моих губах.
Это был нежный, целомудренный поцелуй – может быть, он понимал, что если он даст себе волю, то я потеряю контроль над гламором, скрывавшим мой и Холода клоунский вид. Гален отстранился, и в глазах его светилось знакомое мне выражение легкого удивления, словно он никак не мог поверить, что может целовать меня, прикасаться ко мне. Раз или два я ловила то же выражение в зеркале, на собственном лице. – Мы тоже получим по поцелую? – В низком голосе слышался рокот волн. Баринтус двинулся к нам в водовороте собственных волос цвета океана. Бирюза Средиземного моря, глубокая синева Тихого океана, свинцово-синий цвет моря перед грозой, соскальзывающий в черноту, где вода глубока и густа, как кровь спящих великанов. Цвета текли и переливались из одного в другой, и его волосы казались такими же бесконечно изменчивыми, как сам океан. В давние времена он был богом моря. Только недавно я узнала, что он звался когда-то Мананнан Мак Лир[6], и это знание следовало держать в тайне. Сейчас он был Баринтусом, павшим богом моря. Он грациозно нес себя по сцене, все свои семь футов. Глаза у него были голубые, но с вертикальным зрачком, как у кошки или у глубоководного животного. На глазах имелось третье веко – прозрачная перепонка, защищавшая глаза под водой, – и оно часто мигало, если Баринтус нервничал. Сейчас оно дергалось чуть заметно.
Я подумала, догадывается ли кто-нибудь из толпы репортеров, чего стоило этому очень замкнутому мужчине потребовать поцелуя, выставить себя на всеобщее обозрение?
Гален сообразил, что повел себя недопустимо, и попросил прощения взглядом. К сожалению, читать по его лицу было проще простого. И репортерам тоже. Королева сказала: "Никаких фаворитов". Похоже, мне придется доказать, что у меня их нет. А после тою, что только что устроили мы с Галеном, это будет непросто.
Многие из окружавших меня мужчин могли играть на камеру, и это ни им, ни мне ничего бы не стоило. Баринтус был не из таких. Он дружил с моим отцом, и, по американским стандартам, секса между нами не было. Даже в понимании Билла Клинтона. Если б я была на месте Баринтуса, я бы не шагнула вперед, но он придерживался более высокой планки в отношении правды, чем большинство даже не людей, а сидхе.
Я посмотрела Баринтусу в глаза, и поскольку я сидела, а он стоял, мне пришлось для этого запрокинуть голову.
– Если хочешь.
Я произнесла это легко и с улыбкой. Вот только мы с Баринтусом ни разу еще не целовались, а первый поцелуй не должен сниматься сотней камер.
Положение спас Рис.
– Если Баринтусу достанется поцелуй, то и мне тоже.
Дойл добавил:
– Тогда уж всем, чтобы без обид.
Баринтус чуть улыбнулся.
– Я склонюсь перед обстоятельствами и получу свой поцелуй в уединенном месте.
– А Гален и Холод свои уже получили, – проныл Рис и сделал вид, что собирается открутить ухо возвращавшемуся на место Галену.
Баринтус поклонился с благородным изяществом и собрался скользнуть обратно, но ему это не удалось. Прозвучал вопрос:
– Лорд Баринтус, вы решили из "делателя королей" сделаться королем?
Ни один сидхе не назвал бы Баринтуса в лицо "делателем королей" – или королев, если на то пошло. Но прессе, увы, уши не открутишь.
Баринтус предпочел встать на колено возле меня, а не наклоняться к микрофону. В этой позе его голова оказалась почти на одном уровне с моей.
– Я сомневаюсь, что останусь в гвардии принцессы.
– А почему?
– Я нужен и в других местах.
Правда была в том, что, прежде чем принять Баринтуса в Неблагом Дворе после изгнания от благих, королева Андаис взяла с него обещание никогда не пытаться занять ее трон, даже если ему его предложат. Он был когда-то Мананнаном Мак Лиром, и королева, как и ее придворные, боялась его мощи. Так что он дал ей самую торжественную клятву, что никогда не сядет на ее трон.
Он поклонился всем присутствующим и просто отошел обратно к стене, ясно дав понять, что с него на сегодня вопросов достаточно. Китто, полусидхе-полугоблин, вернулся на место еще раньше. Он был всего четырех футов ростом, и потому большинство журналистов расценивали его как ребенка. Он был достаточно стар, чтобы помнить дохристианские времена, но его внешность вводила прессу в заблуждение – очень уж заурядно он выглядел в своих джинсах и футболке, с темными очками на глазах, с бледной кожей и короткими черными кудрями. У королевы не было в запасе выходных костюмов для мужчин его роста. Королевской портнихе не хватило времени даже подготовить ему обычную перемену. Он тихонько устроился у стены.
