Оксана Демченко - Мир в подарок
И до головы, ныряющей в бездонное озеро у подножия горной гряды.
Он пел и хохотал, радуясь освобождению из плена горных теснин. Он ворочался, извивался, петлял, подставлял свою драгоценную чешую солнцу и струился, впитывая тепло, свет, воздух. Он стремился к реке, где мечтал обрести долгожданную встречу с родичами. А потом, влившись в бесконечный караван, совершить совместный путь к морю, напаивая иссушенную землю степей, даруя ей плодородие.
Он готовился взлететь над океаном переменчивым облаком и снова смотреть на мир сверху, любуясь его красотой.
Вечный, великий, яростный.
Себя я собрала очень нескоро и с большим трудом, рывками отвоевывая право быть всего лишь крошечной и ничтожной смертной на кромке подгорного обиталища Змея. И живой.
Постепенно осознала, что лежу на прибрежном каменном крошеве. Вечерело, солнце спряталось где-то далеко за скалами, из низин уже сочился тонкими струйками кисельный, вязко-холодный туман.
Очень колко и больно, бок затек. Ползти извиваясь — глупо.
Почему? Потому что я человек, у меня две ноги, две руки и никаких родственников в океане.
Холодно.
Одежда частично порвана и сильно поношена. Сандалии вообще куда-то пропали, как и лента из волос.
Ну вот, это уже я, правда, потрепанная. Вывод один: надо быть осмотрительнее.
Два таких удара по психике — первый восход и Радужный — для одного дня многовато.
Налицо типичный похмельный синдром. Голова гудит растревоженным ульем, мир качается и смазывается. Кстати, как там лицо?
Стеная несколько демонстративно, в основном чтобы услышать свой голос, я приняла почти вертикальное положение и побрела к воде. Каких-то три шага, но меня качало, споткнулась я раз пять, потом ноги подкосились, и тело охотно сгорбилось в сидячее положение. Руки погрузились в мелкую воду и провалились в илистый песок.
Наконец скольжение прекратилось, я вздохнула чуть спокойнее. Глянула в темнеющее озеро, уже отразившее самые яркие звезды.
Да-а-а. Похмельем дело не ограничилось.
В водопад упала Мейджа. А возле озера сидела… Как-то надо назвать ту, что сидела у воды с поцарапанной и перепачканной физиономией.
Волосы укоротились, едва покрывая плечи, вымокли, приняв темно-коньячный цвет.
Компромисс между моим привычным шоколадным тоном и бледным золотом косы Мейджи?
Спасибо, блондинкой я действительно быть не мечтала. Кругловатое лицо похудело, повзрослело и вытянулось. Брови и ресницы стали угольно-черными. Отдельно я признательна Змею за глаза, очень крупные и выразительные. Вчерашние блеклые, цвета пыльной золы, сменились глубокими, со сложным слоистым узором оттенков, темно-малахитовыми.
От мыслей о произошедших переменах меня оторвали грубо и неожиданно.
Под лопаткой родилась тупая боль, сменившаяся онемением и вспышкой яростного колющего ужаса. Словно впилась стрела, от которой куда-то вдаль тянулась нить, скручивая тело приступами жгучего страдания, когда ее натягивали слишком сильно.
Там, на другом конце нити, умирал человек. Ему могла помочь снавь, и он звал ее.
Он умел звать. Не знаю, ощущал он мое присутствие или звал постоянно. Но скоро выясню.
То и дело всхлипывая и падая, когда тело сминала очередная волна чужой боли, я рывками пробиралась на зов, время от времени отклоняясь чуть в сторону от линии движения, останавливаясь и почти рефлекторно выдирая подходящие случаю травы, коренья, побеги. Знание о них пришло прошлой ночью у «моего» озера в сонном мире.
Стемнело, ночь упала безлунная и глухая. Куда-то делись и звезды, хотя у берега я точно видела их отражение в вечерней воде. Все осталось далеко и очень давно.
Ночь наливалась густым чернильным сумраком без просветов и полутонов. Звуки гасли где-то за гранью восприятия.
Туман затопил мир блеклой мутью отчаяния, и мне стало очевидно, что продираться сквозь его клубящиеся когтистые клочья невыносимо трудно. Если бы не зов, я давно бы рухнула в изнеможении, не разбирая места.
Болото.
Под ногами все более звучно хлюпало, иногда я проваливалась в мерзкую пузырящуюся грязь почти по пояс. Тогда запах тяжелого, гнилого разложения и смерти накрывал с головой, цепенил, лишая последних сил, не давал легким ни капли живого воздуха, пригодного для дыхания.
По позвоночнику поднимался холодной волной застарелый ужас — в этих топях некогда убивали и умирали. Очень многие. Одни — в бою, с оружием в руках и после боя, когда их без жалости, нарочно медленно и мучительно добивали победители.
Другие — еще более страшно, приносимые в злую жертву неведомым демонам. И еще: тут, под толщей мертвой травы, сгнивших стволов, ворочалась черная злая сила, пробужденная этим ритуалом и терзаемая голодом до сих пор. Она по-прежнему жаждала крови и тянула ко мне цепкие лапы тумана, сковывая движения, высасывая силы, подкашивая ноги.
А там, впереди, умирал человек.
Зов становился все сильнее по мере приближения. Времени оставалось удручающе мало, и я продолжала рваться, брести, ползти, плача от неспособности двигаться быстрее и боли, сводящей перетруженные мышцы. Наконец, выбравшись из очередного омута, я приостановилась, почти повиснув на корявом низкорослом стволике чахлого деревца. Дышать было мучительно больно, я раскрытым ртом ловила воздух и кашляла, давясь ржаво-маслянистым, ватно-удушливым туманом. Меня вырвало жгучей желчью, и некоторое время пришлось пережидать, сбившись в дрожащий комок у корней того же деревца.
Потом стало чуть легче, я подняла голову.
Туман остался позади, он отползал к горным корням, подбирая одно пустое щупальце за другим. Не живой, но вполне убийственный, даже сознательно убийственный. Я готова была поклясться, что несколько минут назад он охотился на меня и почти преуспел. Впрочем, почти — это не худший вариант. Тем более второй раз за этот бесконечный день. Я поднялась на ноги и довольно уверенно побрела вперед. Туда, где угадывался темный силуэт убогого строения.
В единственном оконце слабо трепетали отблески почти угасших углей. Там недавно горел очаг. Зов больше не причинял боли.
В руке я по-прежнему сжимала надерганные по дороге травы, вымазанные до непотребного состояния. Ну, других нет. Да и не травы тут нужны. Просто пока что-то есть в руках, я не чувствовала себя окончательно бесполезной.
До лачужки оставалось несколько шагов, когда я наконец заметила его.
Старик лежал, умостив голову на низенький порог, и смотрел остывающим взглядом сквозь меня на болото. Он звал до последнего. Рядом с правой рукой в землю ткнулся тонкий стилет, залитый кровью: сам вскрыл вены, — обожгло меня. И совсем чудовищное: я была уверена, он действовал абсолютно осознанно. Нет, не пытаясь убить себя, но использовал последний страшный путь, чтобы спасти меня. Он знал про туман гораздо больше моего и выбрал единственный способ заставить пойманную закатом в ловушку снавь прорваться через эту мутную стену смерти.
