Робин Хобб - Магия отступника
Однако и в том и в другом я потерпел сокрушительное поражение. Спек, которого я вобрал в себя, затаился, словно пятнистая форель в глубокой тени у травянистого берега. Время от времени я замечал его, но мне ни разу не удалось схватить его и удержать. А древесный страж, которого я убил? Я не до конца разрубил саблей ее ствол. Этот поступок, невозможный в мире, который я считал реальным, оставил здесь след. На гребне высящегося передо мной холма остался пень ее дерева, и ржавеющий клинок по-прежнему торчал из него. Я повалил ее, но не перерубил ствол полностью. Останки ее дерева распростерлись на мшистом склоне, залитые солнцем, которое теперь пробивалось сквозь просвет в зеленом пологе леса.
Однако она не погибла. Из упавшего ствола пробилось новое, молодое деревце. А рядом с пнем я встретился с ее призраком. Мой враг остался жив, и прячущийся во мне спек по-прежнему ее любил.
Как древесный страж, она враждовала с моим народом и не скрывала надежды, что мне каким-то образом удастся повернуть вспять поток «захватчиков» и навсегда прогнать гернийцев из лесов и гор мира спеков. По ее указанию чума спеков охватила и продолжала терзать мою страну. Тысячи людей заболевали и умирали. Грандиозный замысел короля натолкнулся на препятствие; строительство дороги, ведущей на восток, замерло. Следуя всему, ему меня когда-либо учили, я должен был ненавидеть ее как врага.
Но я ее любил. С такой невероятной нежностью, какой никогда не испытывал по отношению к другим женщинам. Подобному чувству не было разумных причин, но я ничего не мог с собой поделать.
Я одолел последний крутой подъем и, выбравшись на гребень холма, поспешил к ней. И с каждым шагом росло нетерпение затаившейся части моего «я». Но, увидев ее пень, я в смятении остановился.
Он омертвел, подернувшись серебристым налетом. Даже неповрежденная часть, изогнутая упавшим стволом и сохранившая часть ветвей, сделалась серой и тусклой. Я не видел древесной женщины, не мог ее почувствовать. Молодой отросток, потянувшийся вверх, когда пал ствол, по-прежнему стоял, но едва-едва.
Я пробрался по мертвым веткам к лежащему бревну и юному деревцу. Когда страж рухнул, в зеленом пологе леса осталась огромная прореха, и теперь сквозь нее падали желтые солнечные лучи, пронзающие обычный лесной сумрак и освещающие росток. Когда я тронул его зеленые листочки, они оказались вялыми и дряблыми. Некоторые, на концах веток, побурели по краям. Деревце умирало. Я положил руки на стволик. Мои ладони как раз смогли его обхватить. Однажды во сне, притронувшись к этому деревцу, я почувствовал, насколько оно полно ее жизни и сути. Теперь же мои ладони ощущали лишь сухую, согретую солнцем кору.
— Лисана!.. — тихонько позвал я.
Я обратился к ней настоящим именем и затаил дыхание, ожидая ответа. Но ничего не почувствовал.
Сквозь дыру в лесном пологе просочился легкий ветерок, взъерошил мне волосы и закружил пылинки в луче солнца, в котором я стоял.
— Лисана, пожалуйста! — взмолился я. — Что случилось? Почему твое дерево умирает?
Ответ пришел ко мне таким ясным и четким, как будто она произнесла его вслух. Прошлой ночью я смог выбраться из тюрьмы, потому что корни дерева пробились сквозь камень и известку. Когда я перелезал через них, я чувствовал присутствие Лисаны. Неужели ее корни проросли весь путь отсюда до Геттиса, а потом взломали ради меня стены? Это невозможно.
Магия вообще невозможна.
И всякая магия имеет свою цену. Лишь несколько дней назад Эпини стояла тут, около пня Лисаны, и они призвали меня во сне. Оглядываясь назад, я понимал, что Лисана была тогда более эфемерной, чем обычно. И более раздражительной. Она враждебно держалась с Эпини и была жестока со мной. Я попытался вспомнить, как выглядело ее деревце. Его листья были поникшими, но это не обеспокоило меня — день выдался жаркий.
Уже тогда ее корни, должно быть, продирались сквозь глину и песок, камни и почву, тянулись к Геттису и тюрьме, где меня держали. Уже тогда она тратила всю магию, какую могла призвать, и все собственные силы на мое спасение. Мне следовало сообразить, что происходит, когда я почувствовал ее слабое присутствие в камере. Почему она так поступила? Магия ли заставила ее пожертвовать жизнью, чтобы спасти меня? Или это было ее собственным решением?
Я прижался лбом к тоненькому стволу. Ее присутствия совсем не чувствовалось, и я предположил, что оставшейся в юном деревце жизни оказалось недостаточно, чтобы поддерживать Лисану. Она умерла, а меня терзало сознание того, что я помнил нашу любовь, — но ни единой подробности о том, как она зародилась. Мне снились наши встречи, но, как обычно случается со снами, после пробуждения удавалось удержать лишь пестрые обрывки воспоминаний. Слишком призрачные и хрупкие, чтобы вынести яркий свет дня. Они не ощущались настоящей памятью, хотя испытываемые чувства, несомненно, принадлежали мне. Я прикрыл глаза и попытался оживить в памяти эти картины из снов. Мне хотелось хотя бы вспомнить нашу любовь. Лисана дорого за нее заплатила.
И в этом сосредоточенном прикосновении я вдруг ощутил, как след ее сущности мимолетно коснулся меня. Слабейший, словно луна, истаивающая на ущербе. Бессильным жестом она велела мне отстраниться, но я лишь прижался к деревцу сильнее.
— Лисана? Неужели я ничем не могу тебе помочь? Если б не ты, я был бы уже мертв.
Я ощущал шершавость ее ствола лбом и так крепко обхватил деревце, что кора впивалась мне в ладони. Внезапно ее образ сделался более четким.
— Уходи, мальчик-солдат! Пока еще можешь уйти. Я отдала свою сущность этому дереву. Оно поглотило меня и стало мной. Но это не значит, что я могу сдерживать его потребности. Жить хотят все, но мое дерево хочет жить отчаянно. Уходи!
— Лисана, пожалуйста, я…
Раскаленная вспышка боли обожгла мою ладонь, отдавшись в запястье.
— Отойди! — вскрикнула она и с неожиданной силой оттолкнула меня прочь.
Я не упал — дерево уже слишком сильно вцепилось в меня. Из кожи лба выдернулись впившиеся в нее корни, и кровь багряной пеленой хлынула мне в глаза. Я заорал от ужаса и отчаянным рывком отпрянул от ствола. Из отдернутых ладоней неохотно высвободились красные от моей крови корешки. Они извивались и тянулись ко мне, словно голодные черви. Спотыкаясь, я отошел от дерева, затем стер рукавом кровь со лба и глаз и в ужасе уставился на истерзанные руки. Кровь сочилась из полудюжины ранок и стекала на землю, и с каждой каплей мох вокруг меня вздымался и вздрагивал. Крошечные древесные корни выползали из почвы и, извиваясь, тянулись к блестящей, словно алые ягоды, россыпи. Я прижал окровавленные ладони к рубашке и попятился.
