Тайны Далечья - Юрин Денис Юрьевич

Грустно Ведуну сделалось. Привычное закончилось, начиналось неизведанное… Что ожидало его впереди, не знал Ведун, и в книжках мудрых того было не прочесть…

Много сотен лет прошло с той поры, как покинул Никола Целитель свою лесную обитель и по миру странствовать отправился. Многих людей от многих печалей избавил, но не затупился, не заржавел меч знания. Говорил мне старик стодвухлетний, что где-то скитается Ведун и поныне, поскольку таинство долголетия ему ведомо. Странствует бывший писарчук в одиночку, но есть другие, подобные ему, ибо Лес Запретный до сих пор нетронутым стоит, и каждые семь-десять лет появляется там новый хозяин.

ПОКИНУВШИЙ ТИХИЙ ОМУТ

Михрютка всегда был невезучим. С рождения. Или, по крайней мере, с раннего детства. Как любил говаривать седой дед Онуфрий, хозяин соседнего болота, он, Михрютка то есть, из этого самого детства еще и не выбрался, и штаны длинные носил незаконно, хотя и перевалило Михрютке уже за третью сотню лет. На деда он не обижался: старым тот стал, кости от сырости ноют, вот и ворчит. Дед Онуфрий раньше был омутником, как сейчас Михрютка. Омутник – это хозяин омута; тот, кто в нем живет и отвечает за все, что в его владениях творится. Смотрит, значит, чтобы вода чистая была; живность, какой положено здесь жить, водилась и размножалась; ну и коли человек какой забредет, то и с ним разобраться надобно. С дурными намерениями пришел – что ж, Лесному царю работники никогда не лишние. А хороший человек в заповедном лесу заплутал или по делу какому пожаловал, так и помочь не грех. Но уж больно в омуте холодно жить. В болоте хоть сыро, но тепло: лежи себе на кочке, грей бока целыми днями на солнышке. А зима настала – забирайся в торфяник и погружайся в спячку. Вот и сжалился Лесной царь над долгожителем Онуфрием, разрешил ему в болото перебраться, болотником стать, хотя оно, болото, по наследству от бабки Гапы Михрютке перешло. А Михрютка и не возражал. Ему по молодости лет холод не страшен, а в омуте места больше, есть где развернуться.

Омут его представлял собой лесное озерцо, круглое, как тарелка, небольшое в диаметре, но глубокое настолько, что все считали его бездонным, хотя дно-то в самом деле у него было – это Михрютка точно знал, бывал там не раз. Живности в омуте почему-то водилось немного и лишь на глубине, не то что в бабкином болоте. Там и лягушки квакают, и жучки всякие суетятся, и пиявки, и комаров полным-полно, и птицы болотные гнезда вьют. Болото Михрютка знал как свои пять пальцев, в смысле, на правой руке, потому что на левой-то у него их шесть. В этом болоте жил он с бабкой с тех пор, как себя помнил. И премудростям всяким колдунья-бабка его обучила. А кто родители его, о том бабка Гапа не сказывала. Когда спрашивал, злилась да в лягушку внука превращала. Бабка-то, она была отходчивая, долго злиться не умела, слава Лесному царю, проквакаешь день-другой в болоте лягушкой – и обратно в свою родную шкуру. Постепенно Михрютка спрашивать разучился; привык, что все вокруг называли его сироткой. И кто дал ему имя, он тоже не знал, так что обижаться было не на кого. Но все равно обидно. Могли бы уж как-то посолиднее назвать. Мефодием, к примеру, или Нафанаилом. А то Михрюта смешно звучит, хотя и так его мало кто называл, все больше Михрюткой кликали, а кто поленивее, тот и вовсе Хрюткой звал или Хрютиком.

Михрютка не был ни рассеянным, ни глупым. Многое умел. А невезение его было в том, что всегда с ним что-то приключалось. И поделать с этим ничего было нельзя: видать, судьба такая. Вот, например, был случай, кикимора с лешим подрались, путника не поделили. Это и понятно, мало кто из людей в лес заповедный сунется, только по большой глупости али по немалой подлости, либо уж по крайней нужде, а перед Царем лесным выслужиться каждый хочет, показать то есть, как он свою вотчину оберегает. Путник-то брел аккурат по границе их владений, леший его к себе в лес заманивает, кикимора к себе в топь зовет. Ругались, ругались, дело до драки дошло. В лесу стемнело, молнии сверкают, гром гремит, щепки с травой да мхом болотным по воздуху летают. Пока они ругались да дрались, путник, отчаянно крестясь, бормоча все молитвы, какие знал, – руки в ноги и ходу! Повезло бедняге, выбрался из леса! А вот Михрютке, как всегда, не повезло, коренья целебные для бабки неподалеку собирал, оказался свидетелем драки. Да еще по малолетству все как есть Лесному царю и выложил. Сколько он потом от лешего с кикиморой бегал да прятался, лучше и не вспоминать. Спасибо бабке – выручила, одного уговорила, другой пригрозила, оставили мальца в покое, а то бы вовсе пропал.

А уж сколько раз его дружок, змей Васька, подставлял, и не сосчитать. Дыхнет огнем неосторожно – кустарник полыхнет, Михрютка тушить кидается, а Васька поскорей улетает, прячется в своей пещере, хитрый он, одно слово – змей. Лесовики подоспеют и ну Михрютку колошматить: раз на месте поймали, значит, ему и ответ держать. Случаев таких было не счесть, вот и пошла о Михрютке слава, как о парне отчаянном и лихом. Аж до Лесного царя слухи дошли. И Михрютка чувствовал себя несчастным, ведь на самом деле был он обычный тихий омутник, комара не обидит. А чутье его особое, от бабки-кикиморы унаследованное, говорило ему, что слава лихого парня сулит ему много неприятностей. Хотя пока было все наоборот. Задирать его опасались, стороной его омут стали обходить. А с тех пор как придумал он девиц в омут заманивать да в русалок обращать, и вовсе уважать стали.

С русалками случайно вышло. Понравилась Михрютке кикимора одна, жила она далековато, почти на самой опушке. Михрютке бегать туда было не с руки. Неподалеку жили семеро братьев-лесовиков, которые только и ждали случая намять кому-нибудь бока. Вот он и стал думать, как бы ему кикимору-девицу к своему омуту заманить. Дед Онуфрий его отговаривал – на что, мол, тебе, парень, эта вертихвостка, да и молод ты еще шашни с девками заводить. Михрютка подумал-подумал да и сказал девице по секрету, что вода в омуте не простая, а заговоренная. Кто ночью в полнолуние в ту воду с головой окунется, получит красоту неувядающую, поразительную и невиданную. Кикимора дождалась полнолуния и полезла купаться в омут, а Михрютка стал за ней подглядывать. Заметила его девица, возмущаться начала, кричать, а Михрютка хоть смутился, но не растерялся, а спросил, как же это она рискнула в чужой дом без спросу залезть? Непорядок это, без ведома омутника в его владениях хозяйничать, за это наказание полагается. Тут уже кикимора стушевалась, прощения попросила да Михрютку поцеловала. На том и разошлись. А водица-то, видать, и вправду целебной оказалась, кикимора похорошела, на радостях не удержалась, шепнула тайну подружке. Та, как водится, еще одной подружке, и пошло-поехало. Все лесные красавицы к Михрюткиному омуту наведываться стали, да не просто так, а с подношениями: кто с медом сладким, кто с ягодами лесными, кто с кореньями съедобными али целебными, кто с припасами, у людей добытыми. Омутник как сыр в масле катался, смекалкой своей гордился. Хотели было кавалеры всех девиц собраться да наглеца сообща поколотить, но Михрютка и тут не растерялся, сказал, что девицам вода красоты прибавляет, а молодцам – силы, только нужно со знанием за дело браться, не лезть в воду как попало. Бить передумали, попросили научить. Научил. Помогла ли силачам лесным водица волшебная, нет ли, того омутник не ведал. Кто же признается, что у него силушки мужской не прибавилось?

Слава о Михрюткином омуте пошла гулять по лесу заповедному, от него по реке широкой да полям золотистым, а там и до людей добралась. Ну, люди сперва к омуту кинулись, конечно, да только Михрюткины владения-то в самой чаще, это тебе не по опушке бродить. Сколько лесных угодий пересечь надо, а у каждого свой хозяин: где лесовик, где кикимора, где леший, где водяник аль болотник. Так что до Михрютки мало кто добирался. Кто со страху пятки салом смазывал, а иных и до смерти запугивали. А тех, кому удалось сюда попасть, уже Михрютка сам определял: мужиков отправлял к Лесному царю, пусть Его Лесничество сам решает, в кого их превратить. А вот девиц омутник в русалок обращать навострился. И так это у него ловко получалось, что все лесовики да водяники с болотниками девушек стали через свои владения к его омуту пропускать. И то сказать, деревенские девушки по характеру смирные, не балованные, рукоделию всякому обучены, старательные да внимательные. Кому неохота такую в жены получить? Так и жил омутник, особо не тужил, но ушки держал на макушке, потому что с детства привык от судьбы-капризницы ничего хорошего не ждать.