Княжеская ведьма - Резанова Наталья Владимировна

– Верю, – сказала она. – Верю. – Этот язык она уже слышала и знала, как на него отвечать. – Только не надо меня пугать. Слушать нужно было лучше, если думать не умеешь. Ты вот здоров, как бык, а я, вообрази себе, очень больна. Убить меня легче легкого. Если меня ударить, я могу умереть, понял? А это тебе невыгодно. Так что не надо твердить мне про пытки. Про то, что отдашь меня солдатам – тоже не надо. Ты проиграл в обоих случаях.

– Так что же с тобой можно сделать?

– А уговорить меня. Убедить, что ты – именно тот человек, которому я могу доверить тайну. Только вряд ли у тебя получится.

Он искренне расхохотался.

– Ну, хитрая стерва! Думаешь голову мне задурить, как своим горожанам? Уговорить ее! Уговорю, не беспокойся. Решила, если тебя пытать нельзя, так на этом все и кончилось?

Слово «тебя» он выделил. Она поняла, но промолчала. Он продолжал: – Или других способов нет? Разговоришься… хотя к тебе и пальцем не притронутся! Я таких видел, знаю!

– И кого же ты пытать собираешься? – спросила она. – Для моего устрашения? Родных у меня нет, друзей тоже… собаки и той нет у меня.

– Да, – согласился он. – Докладывали. А крови ты не боишься…

Все это, видимо, занимало его. Причем все время он не сводил с нее глаз. Это было невыносимо, но она не отворачивалась.

Однако дело было не в том, что он ее испытывал. Он и сам не знал, в чем. И не задумывался. Мало ли… Кажется, ему удалось разрешить трудность.

– А просто-то… Правда, подождать придется, но зато потом уж… дело верное! Этот ворюга доносил – в городе говорят – больно жалостливая ты, слез чужих не переносишь… Ну, его ты не шибко пожалела. Может, и врал. Но попробовать стоит. Пошлю сейчас в город, прикажу собрать у здешних сопляков поменьше… штук пяток… или десяток… сколько найдут. Так вот, пытать будем их. А ты, красавица, не отворачивайся.

Она мгновенно поднялась на ноги, выпрямилась, поднесла сжатые кулаки к горлу. Признесла сдавленно:

– Этого ты не сделаешь.

– Сделаю. Я ведь предупредил – я все могу сделать.

Она быстро пресекла комнату – будто летучая мышь пролетела, остановилась под окном. Пламя в плошке колыхнулось от шагов. Он разглядел у нее на виске пятно засохшей крови.

Знахарка снова повернулась к нему. Неужели зацепило? Нет, тут что-то другое.

– А я тебе вот что скажу. Я тоже все могу сделать. Не как ты. По-своему. Ты с другими – я с собой. Ты никого не жалеешь, а я себя не пожалею.

– Как? – презрительно спросил он. – У тебя и ножа-то нет.

– А хоть бы и так, – она быстрым движением обернула жгут волос вокруг шеи.

– Ловко, – сказал он и замолчал. Почему?

Она думала о Летописи. Она обещала отцу во что бы то ни стало сохранить ее. И умереть без преемника? Но такой ценой… Нет. Нет.

А он не мог понять, почему не отправит ее в пыточную, почему сам не займется ей. Говорила, умрет от пыток? Чушь, это можно проверить. Что-то другое тут… что-то другое.

– Значит, жизни своей не жалеешь? – сказал он, и вдруг почувствовал, что его сбивает с толку. Он просто хотел эту женщину. Может, это темнота была виновата, в темноте, при мерцании плошки она казалась более привлекательной, чем днем. Или все эти разговоры о пытках, мучениях, сама близость смерти, возбуждавшая, как волка – запах теплой крови. Да мало ли что! Даже самая ее убогость, эта тонкая шея и плоская грудь пробуждали желание. Она думала о Летописи, а он сейчас забыл о ней, с такой силой влечение овладело им. Как, почему? Он не задумывался. А отказывать себе он не привык ни в чем. Особенно, когда желаемое под рукой. То, что он хотел, он брал немедленно. И он просто протянул руку.

Она отшатнулась. От удивления – не от страха. Она не понимала. Этого она не знала, еще не знала. Но, отступая, начала все-таки понимать. Он надвигался на нее. Она уперлась в стену – дальше отступать было некуда – и тогда впервые в этих огромных распахнутых глазах показался страх. И этот страх и бессилие распаляли еще больше. Она вжалась в стену, цепенея от ужаса и отвращения, но все еще пыталась вразумить, заговорить, как заговаривала злых собак, задержать голосом:

– Ты что, с ума сошел? Сколько красивых, здоровых женщин, зачем тебе понадобилась калека? Или ослеп, не видишь, какая я?

Бесполезно. Бесполезно. Тьма застилала глаза, и она видела только руки, тянущиеся к ее горлу и плечу. И последний, известный ей одной способ не помогал. Она чувствовала перед собой непробиваемую защиту, построенную из бешеного желания и жадности. И тоска, тоска… А руки уже схватили ее, и, задыхаясь, тщетно пытаясь вырваться из этих клещей, она неожиданно заорала в надвинувшееся лицо:

– Твой отряд сейчас бьют у Горелой рощи!

Клещи, державшие ее, разжались, она пошатнулась, но устояла.

– Что? Какой отряд?

– Тот, который ты послал на юг. Люди Иорга обошли его с тыла. Теперь уже отшатнулся он. И злоба была в его лице, злоба от непонятного.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Я это вижу.

Она готова была смеяться. Все ушло – усталость, беспомощность, боль, тоска. Были легкость и ярость, а, может быть, это ярость создавала ощущение легкости.

– Все врешь. Кто донес тебе?

– Если им удастся прикончить твоих, они подойдут к Южным воротам и зажгут их. Твои пока еще держатся. Но хватит их ненадолго – там, у разрушенной часовни. – И, торжествующе. – Ты здесь, а их перережут, как свиней!

– Ты что, ведьма?

– Нет, – хрипло сказала она. Ей и в голову не пришло бы сейчас ответить иначе. – Но иногда я могу. Видеть. Вот так. – Тем не менее она не хотела отрицать своих способностей, ибо только они могли в эту минуту спасти ее, а он сразу поверил. О, он, безусловно, верил в ведьм.

– Значит, ведьма, – процедил он. Шагнул к двери, обернулся. – Если соврала, умрешь.

В дверях он бросил на нее последний взгляд, словно проверяя.

Но она стояла, выпрямившись, спокойная, уверенная, и страха больше не было в ее глазах.

Однако стоило двери захлопнуться, силы вновь покинули ее. Уверенность тоже. Она села, уронив голову на руки. Ей было плохо. Навалилась страшная усталость, знобило, трясло. И тошнило так, словно насилие, которого удалось избежать, совершилось в действительности. Мир подернулся пеленой отвращения, которая застилала и разум. Твердо понималось лишь одно: «Не сдамся». Она еще не знала, как, но не сдастся.

Потом с ней случилось то, что могло бы показаться невероятным. Она заснула. И сон, который ей привиделся, был странен. Она стояла на городской стене, опоясывающей чужой город с причудливыми разноцветными башнями, а под стеной было море, которого она никогда не видела. Стоявший рядом белобородый старик в чужеземной одежде что-то говорил ей, а она отвечала. И продолжалось это долго, и разговор, видимо, был важен, но Карен не знала языка, на котором она во сне беседовала со стариком, и потому ни слова из этого разговора не поняла.

Открыв глаза, она увидела свет в оконце. Белый свет, белый снег снаружи. Она придвинула стол к окну, влезла, собрала, дотянувшись до карниза, две пригоршни снега и умылась. И тут услышала лязганье ключа. Мгновенно спрыгнула, приготовилась обороняться. Но это был не Торгерн, а его телохранитель, то самый черноволосый парень.

– Привет, – сказал он так просто, будто они сто лет дружили.

Он смотрел на нее с любопытством, она – настороженно. Что ему нужно? Может, он вчера подслушивал, или Торгерн ему о чем-то сказал? Нет, похоже он просто пришел проверить, все ли с ней в порядке. Удостоверившись, что это так, он сказал:

– Слушай, тебя ведь вроде не кормили? – И, не дав ей ответить, со словами «Погоди немного» выскочил. Вернулся он действительно очень быстро. В руках кувшин, покрытый лепешкой и ломтем ветчины. Поставил на стол рядом с потухшей плошкой. – На, поешь.

Голодать было пока ни к чему.

– Это он велел принести?

– Нет. Он еще не вернулся. Я сам.

Она села, откусила от хлеба с ветчиной.