Братья крови - Русанов Владислав Адольфович

– Я согласен с вами, Князь Никита, уточнить не помешает, но, кажется, я уже сейчас могу рассказать вам об этом звере. Возможно, вы заинтересуетесь.

– Да? – Прозоровский приподнял бровь.

– Мой кровный слуга, знаете ли, большой поклонник всяких современных штучек. Мобильные телефоны и компьютеры, автомобили… – Я слегка передернулся, ибо, если к аэропланам или, как их сейчас называют, самолетам, худо-бедно привык, то залезал в безлошадную повозку, воняющую продуктами алхимической перегонки нефти, без малейшего удовольствия, исключительно по необходимости. Не принято как-то в современном мире верхом из аэропорта в гостиницу скакать. – Он подключил в гостиничном номере к Сети переносной компьютер…

– Ноутбук, – подсказал Князь.

– Да. Именно так он называется. Подключил и половину сегодняшнего дня занимался поисками и сбором информации. Согласно моему описанию, он пытался определить, что же это за зверь.

– И как, успешно?

– Похоже, что да. Согласно легендам и преданиям шотландских горцев, в их краях обитает страшное чудовище, нападающее по ночам на людей и высасывающее кровь. Погодите возражать, Князь Никита! Речь идет не о кровных братьях. Вампиры занимают свое место в «страшилках» шотландцев. Как правило, их не путают ни с оборотнями, ни с колдунами, ни с фейри.

– Фейри? – нахмурился Прозоровский. – А что вы о них знаете?

– Кое-что, но крайне мало, как я понял, переговорив со Збышеком – это мой слуга.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Продолжаю. Сие чудовище зовется бист вилах. Порой принимает облик одноногого калеки с горящими глазами, который, несмотря ни на что, бегает так быстро, что удрать от него невозможно. А порой является в образе косматого пса. Большинство людей считает эти рассказы выдумкой и чепухой, но мы-то с вами знаем, что в них всегда присутствует доля правды. Иногда измененная до неузнаваемости, но присутствует. Збышек связался со слугой одного из вампиров, который обитает в Британии, и тот подтвердил – бист вилах не имеет никакого отношения к кровным братьям. Он – фейри.

Князю удалось сохранить невозмутимое лицо, но по дрогнувшему уголку рта и глазам, сузившимся на мгновение, я понял – он взволнован не на шутку. Но кто я такой, чтобы лезть с расспросами к самому Прозоровскому?

– Кровный брат в одиночку не способен совладать с фейри, – промолвил после долгого молчания Князь.

– Я и не спорю. Он ушел сам. Почему, не знаю. Возможно, насытился. Возможно, признал во мне противника почти равного и решил поискать добычу полегче. Во всяком случае, как я узнал от вас, он ее нашел.

– Да…

– Во всяком случае, Князь Никита, я не собираюсь гостить в Москве больше двух-трех дней. Рад, что смог оказаться вам полезен.

«Я уеду, а ты разбирайся с фейри, – мог бы я закончить фразу. Да и закончил, только мысленно. – А у меня своих дел невпроворот».

Слишком неприятными были впечатления прошлой ночи, чтобы я горел желанием испытать их снова. Фейри – порождения иного мира. Я не стал говорить об этом Прозоровскому потому, что Князь это знал. Он не может не знать. Когда-то давным-давно я бы многое отдал за возможность поучаствовать в открытом противостоянии. Но тогда я был молод, горяч и рвался в бой. Сейчас я утомлен сотнями прожитых лет, а в моем сердце вампира, которое многие считают неживым и холодным, кровоточит открытая рана. Пусть сражаются молодые, честолюбивые, обладающие властью – это их удел, их борьба, их жизнь, которая, впрочем, нежизнь.

Я поднялся, поклонился и с молчаливого разрешения князя покинул его апартаменты. В главной зале, которую мне волей-неволей пришлось пересечь, вампиры Москвы смотрели оценивающе и с любопытством. Мимоходом я поразился их показной, кричащей роскоши. Валентино и Версаче, Москино и Прада. Украшения от Булгари и Картье… Когда-то я знавал Луи, внука Луи-Франсуа [14]. Мы познакомились с ним и Сантос-Дюмоном [15] в тысяча девятьсот четвертом… В Париже, в ресторане «Максим». Веселое время! Я пришел туда со старой знакомой – бруксой Аидой д’Акоста. К несчастью, она отличалась слишком сильными наклонностями суккуба и склочным характером. И если бы не их роман с известным авиатором, то, возможно, его жизнь закончилась бы несколько иначе. Тем не менее я долго еще переписывался с Луи и по сей день храню часы «Сантос».

Впрочем, уже переступая порог, я спинным мозгом ощутил один взгляд, исполненный такой ненависти, что если бы в моих жилах текла обычная человеческая кровь, она застыла бы в тот же миг. Решив не оборачиваться, я все же взял на заметку врага, затесавшегося в окружение князя Прозоровского.

Беседа с Никитой Григорьевичем всколыхнула во мне давно забытые воспоминания.

Усевшись в карету-автомобиль рядом с терпеливо дожидавшимся Збышеком – нынче ночью слуга наотрез отказался отпускать меня одного, – я откинулся на поскрипывающее кожей сиденье и задумался.

Глава третья

Грюнвальдская битва

Год 1410 от Рождества Христова

Жаркое солнце лило беспощадные лучи с неба на Таненберг, Грюнвальд и Людвигсдорф, иссушало широкое поле между ними, где который час шла кровопролитная сеча. Раскалялись доспехи, истекали потом люди, падали измученные кони. Уже отступили литвины после тяжкого сражения с рыцарями Фридриха фон Валенрода, только на дороге с Таненберга на Логдов насмерть встали Смоленские хоругви, усиленные виленскими, трокскими, гродненскими, жамойцкими рыцарями. Позорно бежали чешские и моравские наемники, послушавшись изменнических приказов Яна Сарновского. А польские хоругви бились, хоть сломались все копья, иступились мечи, в щепы разбились щиты, а руки отказывались удерживать оружие.

А крестоносцы давили, будто распеваемые гимны вливали в них нечеловеческие силы. Нас теснили хоругви епископов Помезанского, Самбийского, которые вел Генрих граф Каменецкий из Мнении, Вармийского и Кульмского. Плыло над рядами красное знамя с широкой белой полосой великого командора Конрада фон Лихтенштейна. Вели в битву своих рыцарей Конрад фон Гоцфельд, командор нешавский, и Иоганн фон Шоменфельд, командор гданьский, Бурхард фон Вобек, командор энгельсборгский, и Балдуин Штолл, командор бродницкий.

Уже все пятьдесят наших хоругвей завязли в битве.

И впереди всех – Краковская, где рыцарями командовал Зиндрам из Машковиц, а знамя, на красном полотнище которого плыл белый орел, увенчанный короной, нес рыцарь Марцин из Вроцимовиц из рода Полукозы. В первом ряду хоругви сражались девять лучших рыцарей, чьи заслуги превосходили любого от Вроцлава до Киева. Я до сих пор помнил их имена: Завиша Черный из Гарбова, герба Сулима; Флориан из Корытниц, герба Елита; Домарат из Кобылян, герба Гжималя; Скарбек из Гур, герба Абданк; Павел Злодзей из Бискупиц, герба Несобя; Ян Варшовский, герба Наленч; Станислав из Харбиновиц, герба Сулима; Якса из Тарговиска, герба Лис.

Я же сражался на левом фланге, в двадцать пятой хоругви Альберта Ястшембца, епископа Познанского. Предводительствовал нами рыцарь Яранд из Брудзева, под лазоревым знаменем с подковой и крестом. В тот славный для польского оружия день довелось нам сцепиться с рыцарями из командорства ортельсбургского, который под красно-белым знаменем вел в бой Альберт фон Эчбор – славный воин и доблестный рыцарь, хоть и немчин. И все его бойцы, как на подбор, сражались отважно и не заботились о сохранении собственной жизни.

Мы видели, какая жестокая сеча закипела у шести дубов в центре войска, под королевским знаменем с белым орлом. Видели, как покачнулось и рухнуло знамя, которое нес Марцин из Вроцимовиц, хорунжий краковский. Великое горе охватило наши сердца. Дрогнули иные, кто еще мог сражаться, ибо едва ли не половина познанских рыцарей – впрочем, как и ортельсбургцев, – лежали мертвыми или близкими к тому под копытами хрипящих коней. Но Яранд из Бруздева громко воззвал к Господу, моля прибавить силы уставшим руками, и крепости измученным душам, устыдил дрогнувших и вновь повел нас в битву.