Кэтрин Куртц - Камбер-еретик
— Прекрасно, — прошептал Тавис, теперь его голос был почти не слышен. — А теперь откройтесь мне, как будто я собираюсь вас исцелять. Я попытаюсь забрать у вас энергию, как вы обычно забирали ее у меня. У вас в голове должно появиться чувство легкого давления, точно что-то проходит через все тело и выходит через голову, но бояться нечего, я начну, когда вы почти заснете. Вот так. Позвольте мне вести нас обоих. Усните, вы в безопасности.
Голос Тависа замер, и Джеван почувствовал, как прикосновение Целителя постепенно овладевает его телом. Он привычно ощутил приближение дремотного состояния. Почувствовал, как энергия теплой волной всколыхнулась и забилась под черепом, и это вовсе не было неприятно.
В полусне в его сознании задвигались странные картины: он стоит в мрачной комнате, окруженный людьми, которые должны быть знакомыми, но он не узнает их. Тут и его отец, он подносит загадочно поблескивающую чашу к его губам. А потом все перемешалось, точно в калейдоскопе, — свет, звуки, ощущение вращения, но от этого не было страшно, просто очень непонятно.
Рука Тависа успокоительно потрепала его по щеке, и он вцепился в нее покрепче. А потом все пропало, Джеван заснул по-настоящему, и когда он проснется, то ничего не вспомнит.
* * *Райс и Камбер застали ту же картину полчаса спустя, но приняли за обычный сон. Камбер взял спящего мальчика и перенес его в собственную комнату, Райс остался приглядывать за больным.
Тавис мирно спал, Райс не стал беспокоить его и сел на оставшийся у постели стул Джевана. Вернулся Камбер, но Райс заверил, что в течение следующих часов делать нечего и можно поспать. Камбер подчинился, захватив с собой Джорема и Ивейн во дворец архиепископа, где брат подыскал сестре временное пристанище в нижнем этаже, в одной из комнат монахинь. До рассвета все проспали сном смертельно уставших людей.
Тавис проснулся с первым светом, вызвав недоумение Райса. К своей радости, Райс заметил, что после сна больной посвежел (по правде говоря, он выглядел лучше, чем Райс мог надеяться), но когда Целитель положил прохладные пальцы на запястье пациента, то почувствовал, как мгновенно закрылись защиты Тависа. Райс буркнул «доброе утро» и, спросив разрешения, осмотрел его. Тавис был настроен почти враждебно. Райс удивился, но не решился показать удивление. Сейчас менее всего Тавис нуждался в дополнениях к ноющей ране и душевному упадку.
— Ну что ж, сон снова сотворил чудо, — сказал Райс, закончив общий осмотр. — Острая боль тебе теперь не грозит. Как себя чувствуешь?
Тавис медленно повернул голову, чтобы посмотреть на Райса. Его худое лицо ничего не выражало.
— А как я должен себя чувствовать? Я, Целитель, потерявший руку.
Голос был безразличным и ровным, и Райс решил, что это эмоциональный спад.
— Ты должен переживать потерю. Но у тебя осталась жизнь, ты все еще Дерини и Целитель. Без сомнения, есть еще множество занятий, которые тебе под силу.
— Правда? Возможно, ты прав.
Райс не знал, как продолжить разговор. Он откинул покров над поврежденной рукой, и стал отвязывать ее от спинки стула. От вида забинтованного обрубка, который был слишком мал, чтобы походить на руку, Тавис побледнел, задрожал и отвернулся.
Быстрыми движениями Райс разматывал бинты, намереваясь только сменить их и, возможно, чуть-чуть поработать, но когда последний слой был снят, Райс замер. На ткани остались только засохшие пятна крови, не было ни одного свежего. Раны, которая должна была только начать подживать, не было. Культя была совершенно гладкой, лишь там, где старая кожа соединялась с новой, виднелись бледные шрамы.
Не переставая удивляться, Целитель потребовал теплой воды, очистил покалеченную руку от остатков запекшейся крови и вымыл ее, по ходу проверяя свои впечатления. Кожа была здоровой и гладкой, такой же, как и на остальной части руки. Ему с трудом верилось, что повреждение было получено только вчера. Райс перебинтовал запястье.
— Тавис, тебе что-нибудь об этом известно? — мягко спросил он.
Тавис не повернулся.
— Что-нибудь о чем?
— Об этом, — ответил Райс, немного крепче сжав больную руку Тависа, чтобы обратить на себя внимание. — Она исцелена. Я предполагал, что даже у Целителей на это уйдут дни или недели. Сегодня тебе можно ставить крюк.
Тавис уткнулся в подушку.
— Я не буду ходить с крюком, — глухо проговорил он.
— Нет? — Райс пожал плечами. — Решай сам. Сейчас можно не торопиться. Я хочу знать, что произошло. Может быть, ночью приходил другой Целитель? Или… — Перед глазами встала картина и Тависа и Джевана, сидевших рядом, и тут же исчезла. — Господи, Тавис, это не Джеван сделал?
Тавис медленно повернул лицо к Райсу, избегая смотреть на свою руку.
— Что ты этим хочешь сказать? Что он мог сделать? Джеван — человек. Кроме того, я бы ни за что не причинил ему вреда, и ты это знаешь.
— Я… не знаю, — задумчиво произнес Райс. — Но я… мы нашли его спящим у твоей постели, и твоя рука была прижата к его щеке. Он тебе ни о чем не говорил?
— Я был без сознания, — прошептал Тавис, уставившись в потолок. — Должно быть, он хотел облегчить мои страдания.
— Понятно. — Тавис, конечно, беспокоился, но не слишком сильно. Поразмыслив минуту, Райс принялся прилаживать больную руку к «лечебному» стулу, чтобы снова закрепить.
— Что бы он ни сделал, это пошло тебе на пользу. Хочешь немного поесть?
Тавис не ответил, и Райс, пожав плечами, направился к двери.
— Тебе следует поесть. Я скоро вернусь. А пока распоряжайся временем по своему усмотрению и привыкай к новой жизни.
— Как ты это узнал — горько вопрошал Тавис, но только мысленно, когда дверь за Целителем уже закрылась.
Несколько минут он разглядывал дверь, но потом отказался от этого занятия — слишком утомительно.
Раздосадованный, он вертелся на подушке и неожиданно замер, когда его взгляд упал на то, чего он так тщательно избегал с тех пор, как проснулся. Слева от него, привязанная к спинке стула, была его рука, бинты слегка прикрывали то место, где прежде начиналась ладонь. В вертикальном положении ее удерживала только одна петля.
Тавис медленно потянулся правой рукой через тело, коснулся этой петли и перевел взгляд на бинты. Чтобы не поперхнуться, он проглотил слюну и заставил себя не отводить взгляда.
Наедине с самим собой, безо всякой напускной гордости, придававшей храбрости, и без воли, побуждавшей быть решительнее, он начал по-настоящему чувствовать горечь потери, чего не позволял себе прошлой ночью. В своем тогдашнем состоянии Тавис убеждал себя, что все было лишь дурным сном и, когда он проснется, кисть будет на месте.
