Абрахам Меррит - Лесные женщины (сборник)
– Я полюбила тебя с того момента, как увидела здесь, – сказала она, – и буду ждать тебя здесь, когда ты вернешься. А теперь ты должен идти, мой дорогой и любимый; но подожди…
Он почувствовал, как ее рука пробралась в карман его рубашки, что-то прижала к сердцу.
– Послания, – сказала она. – Возьми их. И помни: я жду. Я клянусь. Я, Люси де Токелен..
В голове у него зашумело. Он открыл глаза. Он снова в траншее, а в ушах еще звучит имя мадемуазель, а на сердце он чувствует пожатие ее руки. Голова его повернута к трем людям, смотрящим на него.
У одного из них в руке часы; это хирург. Зачем он смотрит на часы? Неужели он так долго отсутствовал?
Ну, это неважно, ведь он принес такое известие! Усталость его исчезла; он чувствовал себя преображенным, торжествующим; душа его пела гимны. Забыв о дисциплине, он устремился к троим.
– Смерти нет! – воскликнул он. – Мы должны сообщить об этом по линии – немедленно! Немедленно, понимаете? Скажите всем: у меня есть доказательство…
Он запнулся и подавился словами. Трое переглянулись. Майор поднял электрический фонарик, посветил Питеру в лицо, смотрел он странно, потом быстро подошел и встал между юношей и его оружием.
– Придите в себя, мой мальчик, и расскажите нам все об этом, – сказал он.
Они совершенно не заинтересовались. Ну, ничего, сейчас он им расскажет!
И Питер рассказал им, опустив только то, что произошло между ним и мадемуазель: ведь это в конце концов их личное дело. Они серьезно и молча слушали его. Но тревога в глазах майора усиливалась.
– И тогда – я вернулся, вернулся быстро, как мог, чтобы помочь нам всем, чтобы убрать все это, – рука его взметнулась в жесте отвращения, – потому что все это неважно. Когда мы умираем, жизнь продолжается! – закончил он.
На лице ученого появилось выражение глубокого удовлетворения.
– Отличная демонстрация; лучше, чем я надеялся! – сказал он над головой Лавеллера майору. – Замечательная штука – человеческое воображение!
В голосе его звучало благоговение.
Воображение? Питер был поражен до глубины души.
Они ему не верят! Он им покажет!
– Но у меня есть доказательство! – воскликнул он.
Он распахнул шинель, порылся в кармане рубашки; пальцы его сомкнулись над клочком бумаги. Ага, сейчас он им покажет!
Он вытащил цветы и протянул им.
– Смотрите! – Голос его звучал торжественной трубой.
Но что это с ними? Неужели они не видят? Почему они смотрят ему в лицо, а не на то, что он протягивает им? Он сам взглянул на то, что держит, потом недоверчиво поднес к своим глазам, смотрел и смотрел, и вся вселенная будто поворачивалась вокруг, а сердце перестало биться. Потому что в руке его, со стеблями в бумаге, были не свежие и ароматные розы, которые мать кареглазой мадемуазель срезала для него в саду.
Нет – пучок искусственных цветов, грязных, рваных, потрепанных, выцветших и старых!
Оцепенение охватило Питера.
Он тупо смотрел на хирурга, на капитана, на майора, чье лицо стало теперь не только тревожным, но и строгим.
– Что это значит? – прошептал он.
Неужели это был сон? Нет никакой великолепной Люси – кроме как в его сознании, – нет кареглазой девушки, которая любила его и которую любил он?
Ученый сделал шаг вперед, взял из его разжавшейся руки искусственный букетик. Бумага соскользнула, осталась в пальцах Питера.
– Вы, несомненно, заслужили право узнать, что испытали, – вежливый, культурный голос пробивался сквозь его оцепеневший слух, – после той реакции, которую вы проявили в нашем маленьком эксперименте. – Хирург весело рассмеялся.
Эксперимент? Эксперимент? Тупой гнев загорелся в Питере, яростный, медленно усиливающийся.
– Мсье! – умоляюще и предупреждающе сказал майор как будто своему почетному гостю.
– О, с вашего разрешения, майор, – продолжал великий человек, – этот молодой человек высокого интеллектуального уровня, образованный, вы видите, как он говорит. Он поймет.
Майор не был ученым, но он был французом, человеком, и тоже обладал воображением. Он пожал плечами, но придвинулся чуть ближе к лежащему ружью.
– Мы обсуждали, ваши офицеры и я, – продолжал культурный голос, – сновидения, которыми полуспящий мозг стремится объяснить прикосновение, незнакомый звук или что-нибудь другое, пробуждающее от сна. Допустим, рядом со спящим разбито окно. Он слышит, сознание стремится объяснить услышанное, но оно отдало контроль подсознанию. И подсознание тут же приходит на помощь. Но оно безответственно и может выразить себя только в образах.
– Оно берет этот звук – и сплетает вокруг него некую романтическую историю. Оно пытается объяснить, как может, – увы! в лучшем случае это только фантастическая ложь, и как только сознание пробуждается, оно тотчас понимает это.
– И производит подсознание свои образы невероятно быстро. Оно может в долю секунды создать целую серию событий; в реальной жизни они заняли бы часы… или дни. Вы следите за мной? Возможно, вы понимаете, о каком эксперименте я веду речь?
Лавеллер кивнул. Горький, всепожирающий гнев все усиливался. Но внешне он оставался спокоен, насторожен. Он выслушает, что это самодовольный дьявол с ним проделал, а потом…
– Ваши офицеры не согласились с некоторыми моими выводами. Я увидел вас здесь, усталого, сосредоточенного на своих обязанностях, в полугипнозе от напряжения и постоянных вспышек снарядов. Вы представляли прекрасный клинический случай, непревзойденный лабораторный материал…
Сможет ли он удержать свои руки вдалеке от горла хирурга, пока тот не кончит? Люси, Люси, фантастическая ложь…
– Спокойно, mon vieux [2], – прошептал майор. Да, он должен ударить быстро, офицер слишком близко. Но майор должен смотреть в щель за него. Когда Питер прыгнет, майор будет смотреть туда.
– И вот, – хирург говорил в лучшей академической манере, – и вот я взял веточку искусственных цветов, которую нашел между страниц старого молитвенника, подобранного в развалинах того шато. На листочке бумаги написал по-французски – я ведь думал тогда, что вы французский солдат. Написал строку из баллады об Окассене и Николетт:
И вот она ждет, когда кончатся дни…
– На страницах молитвенника было написано имя, несомненно, его давно покойной владелицы – Люси де Токелен…
Люси! Гнев и ненависть забыты из-за страстной тоски, тоска вернулась сильнее, чем раньше.
– Я провел веточкой цветов перед вашими невидящими глазами; я хочу сказать, что их не видело ваше сознание; я был уверен, что подсознание их не пропустит. Показал вам написанную строчку – и ваше подсознание и это уловило: и верность в любви, и разъединение, и ожидание. Я обернул бумагой стебель цветов, сунул его вам в карман и прямо вам в ухо произнес имя Люси де Токелен.
