Алексей Игнатушин - Псы, стерегущие мир
Из раздумчивости вывели звуки веселья, глаза резануло освещение двора: у лошадиной поилки двое яростно спорили, чьей лошади пить первой. Гридень встряхнулся, как гусь, вылезший из глубокой лужи, напряженная мысль затаилась в глубинах сознания. Твердым шагом он направился к корчме.
Дверь отворилась со скрипом, мощные запахи жареного мяса и хмеля едва не вышибли его обратно. В уши ворвались пьяная песня, дробь кружек по деревянным столам, перестук ложек.
Лют оглядел красные потные рожи, несколько посетителей ощерились, мигом сбросив хмельную одурь, и оценивающе осмотрели гридня, меч на боку. Буслай за дальним от двери столом приподнялся, махнул рукой.
С подавальщицами в Предгорьях общаться куда лучше, чем у Вышатича: молодые, с румяными щечками, с загадочным блеском в глазах, несут подносы грациозно, успевая ответить притворно-возмущенным писком на щипки и шлепки по приподнятым задам.
Лют двинулся через корчму. Веселая молодуха невзначай налетела, прижалась мягкой грудью. У гридня закипела кровь, пальцы невольно сжались, будто стискивая сдобную плоть. Подавальщица ойкнула, Лют с огромным сожалением перестал чувствовать жар девичьей груди. Девица хихикнула, гридень бараньим взором проводил пышные ягодицы, пляшущие под юбкой.
Буслай налил в кружку олуя, поставил перед Лютом. На зычный зов прибежала подавальщица с широкой улыбкой на миловидном лице. Лют улыбнулся в ответ, девица наклонилась, внимательно слушая заказ, заодно позволила заглянуть в вырез платья. Лют заказывал долго.
Буслай проводил насмешливым взглядом подавальщицу, сказал ехидно:
– Уверен, что столько съешь?
Лют отмахнулся:
– Нашел о чем беспокоиться.
Вдохнул полной грудью запах корчмы, напоенный сытью, хмелем, неуловимым весельем. Ребра затрещали, раздаваясь в стороны, сердце мощно бухнуло, принеся дополнительное тепло.
– Хорошо здесь, – сказал Лют. – Так и тянет на непотребства.
Нежелан оторвался от мисы супа, глянул удивленно. Буслай понимающе подмигнул и мощно захохотал.
– Здесь это называются потребством, мол, что естественно, то не позорно. Потому здесь не просыхают, а девки согласны на многое.
Лют широко улыбнулся, в груди кольнуло тревожно. Оглядел залитый чадным пламенем зал. От месива красных рож, лучащихся довольством, зарябило.
«Что-то опасное таится в таком разнузданном веселье», – пришла на ум трезвая мысль. Вон пируют, видно, давно, с виду хмельные люди, а кажется – животные.
Гридень тряхнул головой, горячая кровь нехотя успокоилась, жар в голове угас. Так нельзя, решил воин твердо. Взгляд упал на хорошенькую служанку, мелькнуло ироничное, что можно, но редко, чтобы перекосов не возникало.
– Чудной город, – сказал он Буслаю. – Покон тут чтят вряд ли.
Буслай посерьезнел, кивнул, голос наполнился легким недоумением.
– Не знаю и отчего, с виду от нас почти не отличаются.
Нежелан проглотил парующую ложку варева, сказал сипло:
– Тут проходят караванные тропы, за горами богатый Клотин, а перевалы держит Кряж. Вот купцы и навезли из различных стран распутные нравы.
Буслай по привычке скорчил харю и разорвал жареного гуся. Лют глянул с удивлением, бедовик согрелся под затаенным в глазах гридня одобрением.
– Откуда прознал? – спросил Лют.
Нежелан выдавил смущенно:
– Да слушал разговоры: один бранился, что батюшка совсем прижал, поносит за ночные гулянки. А за тем столом жаловались на чрезмерный налоговый гнет князя, но поделать ничего не могут: перевалы закрыты неприступными крепостями, данниками князя.
Бедовик закончил небывало длинную речь и замолчал. Грудь бурно вздымалась, закачивая густой воздух. Лют покивал одобрительно, перегнулся через стол, на хрупкое плечо опустилась мозолистая ладонь. Буслай глянул с неодобрением: и чего старший возится с никчемным? Ночью оставят приблудыша в каменном мешке.
Народ в корчме внезапно загомонил, раздалось вразнобой шипение, словно стая пьяных змей разинула пасти.
– Тш-ш-ш! Песня, песня! – шептали краснорожие.
Гридни переглянулись: интересно, что за песни в таком городе? Обыкновенная похабщина или искусно замаскированная цветистыми словами?
Седовласый мужчина расчехлил гусли, важно пристроился на лавке. Притихшие гуляки с любопытством обступили струнодера. Старик хлебнул напоследок, стукнул кружкой о стол и с молодецким кряканьем взъерошил усы. Пальцы прикоснулись к струнам.
Люди при первых звуках замерли, разговоры окончательно затихли, головы с хрустом шейных позвонков повернулись к гусляру. Лют подивился волшебным созвучиям: в музыке есть неведомая волшба, что завораживает даже грубых людей, заставляя заскорузлое сердце истекать кровью. Если песня сложена умело.
Расскажу я вам о сражении,
О сражении да о великом.
Было то в землях дальних,
На валу под названием Пепельный.
Почему, то неведомо, просто имечко,
Должно, очень красивое.
Глаза мужчин разгорелись ярым огнем, плечи раздались вширь, грудь выгнулась колесом. Еще бы, поют о жаркой битве, а не о скучной хрени вроде служения богам или урожайные песни.
Лют глянул на раскрывшего рот Буслая: гридень уже далеко, кулаки стискиваются, давним временам сопереживает. Даже Нежелан слушал внимательно: спина прямая, как доска, вечная затравленность исчезла, лицо дышало достоинством.
Злобный вождь, вождь ясагов,
Порешил добыть славы ратной
И, конечно же, много золота.
А собрал он войско сильное,
Каждый воин – чистый асилок,
Телом крепок, аки горушка,
Вширь идет, как боярин.
Лют привычно вскипел, как и всякий раз при подобных враках, но остыл. Ясаги не были гигантского росту, наоборот, в кости мелковаты, но злоба хлестала через край. Очарование песни ушло, он поерзал задом по скамье, а гусляру достался злобный взгляд.
Скачут вороги в чистом полюшке,
И дрожит земля сердцем заячьим.
Воздух полнится лютым кличем,
Кровь в момент леденящим.
А за конницей стая галок,
Черных комьев землицы влажной.
Налетели они смертным вихрем,
Порубили степные народы.
Кровь и вопли разлились по свету.
Да на помощь пришла рать словенская,
Шлемоблещущая, в твердых панцирях.
Налетели, что сокол ясный,
На поганого да на ворона.
Содрогнулось небо от воплей,
Лязга стали, крика бранного.
Насмерть бой идет, люди силятся.
Боги смотрят: кто кого переможет?
Слушатели распахнули глаза, будто на стене корчмы явилась картина битвы. Руки непроизвольно дергались, сжимая невидимые мечи, отражая наскок поганых ясагов. Даже языки пламени в масляных плошках приугасли, и зал погрузился в багровую полутьму. Тени на стенах приняли расплывчатые очертания воинов.
