Наталья Колпакова - Бегущие по мирам
Из безопасной башни Кошка с удовлетворением обозревала поле битвы. Мужчины увлеченно сражались под стенами, на стенах и меж теремов. Мечи врубались в мечи – всерьез, с искрами и лязгом. Гудели колоколами железные шлемы на чугунных головах, будто поминальные звоны по павшим героям. Все как положено, не было только павших. Жестокие удары мечей и топоров, тяжелые наконечники стрел не причиняли воинам ни малейшего вреда. Кошка была довольна отвагой бойцов и горда собственным искусством. Роскошная иллюзия! Видел бы ее сейчас старый придира-маг, что преподавал у них это утонченное искусство и вечно пенял Кошке за нерадивость. Молодая Пятая слишком недавно окончила академию высшей магии, чтобы студенческие обиды успели выветриться из памяти.
Странные эти мысли на мгновение отвлекли ее от батальных сцен. Но тут защитники крепости бросили в бой резерв, и захватывающее зрелище совершенно вытеснило из Кошкиной головы всякие воспоминания о ее настоящей жизни.
Глава 19
Хаос и немного порядка
Один очень хорошо знал, что он должен сделать и зачем. Он вообще все знал очень хорошо. Лучше всех! И делал все лучше всех. Сомнений он не ведал, ошибок не совершал, думал не более одной мысли зараз, а о душевной раздвоенности вообще не подозревал. Один ворвался в чужой мир целеустремленно и решительно. Нагнать, подмять, обуздать. Призвать к порядку.
Но, оглядевшись в этом мире, осознал, что до сих пор понимал цель своего существования слишком узко. Он подозревал, что так было не всегда. Но до того засиделся на страже врага, до того сосредоточился на одной-единственной цели – не дать врагу вырваться из темницы, – что сам себя забыл. Теперь он чувствовал, что тоже провел вечность на положении заключенного, не лучше того, кто сидел в тюрьме. Ненависть к проклятому Всё захлестнула Одного целиком. И сразу стало ясно, как мало его, Одного, осталось. Как он сузился, скукожился, иссох от узости горизонтов и мелкости задач. Если бы Один в это мгновение полностью сконцентрировался на своей ненависти, то сразу нащупал бы растерянного (да и попросту бестолкового) Всё, который с перепугу напропалую проявлял себя во внешнем мире. Но с Одним случилось невероятное. Он отвлекся.
Но он не был виноват! Кто бы не отвлекся на столь вопиющее проявление непорядка? Растрепанные, забывшие всякий стыд дети носились по пятачку меж высоченных каменных коробок и орали так, что уши закладывало. Среди них были и девочки – впрочем, некоторые пытались выдать себя за мальчиков с помощью штанов и отрезанных кос. Разве такое поведение пристало отрокам и отроковицам, вознегодовал Один, следя за особенно шумной ватагой, по-видимому ссорящейся из-за большого, порядком потертого мяча. Чадо превыше всего должно блюсти покой старших и собственную благопристойность – это он знал точно. Он вообще абсолютно все знал совершенно точно. А эти еще и за мяч боролись как-то чудно, только ногами. Какой-то запрет? Странные обычаи, с неодобрением подумал Один. Он вообще не одобрял ничего странного. И нисколько не удивился, что мяч, которым невоспитанные дети пытались завладеть таким неудобным способом, ускользнул от них и подкатился прямо к нему. Один внимательно рассмотрел мяч. Он не пытался быть объективным, в этом не было нужды. Он всегда был в высшей степени объективен. На его объективный взгляд, в мяче не было ровном счетом ничего, чтобы оправдать такие страсти. Обычный старый мяч. Круглый. Форма, впрочем, грешила несовершенством, вмятины заметно нарушали шарообразность. Никчемный мяч, чепуха какая-то.
– Эй, подкинь мячик!
Один даже вздрогнул – так резануло его слух это неприемлемое обращение. Строго, с безоговорочным осуждением он посмотрел на крикунов. Те, сбившись в кучку, – недавняя ссора мгновенно была забыта – так же откровенно его разглядывали. На их мокрых измазанных лицах не читалось и тени раскаяния, наоборот, зрело недоумение и открытый вызов.
– Ты чего, бросай!
Один не шевельнулся, когда крикун отделился от стайки, подбежал вплотную и подобрал мяч едва ли не из-под его ног. Разгибаясь, наглый мальчишка бросил на него недоуменный взгляд. Один ответил ему взглядом, в котором не было никакого выражения, лишь неподвижная тяжесть. В следующий миг он подумал о своей миссии, развернулся и решительно зашагал прочь, ни разу не оглянувшись на мальчишку, который неуверенно брел к друзьям, словно забыв, куда и зачем направляется, с ненужным уже мячом в руках.
Ванька был счастлив уже сколько-то там дней. Он не считал. Зачем, какая разница! Опыт приучил его не думать о времени, не строить планов, вообще не заглядывать вдаль. Планы зависели от неуправляемых сил, вроде дождя или града: от настроения матери, самочувствия отца, еще каких-то людей. А люди – самое ненадежное, что есть на свете, это он давно понял. Был, правда, Костик, были еще друзья. Но и они ничего не решали сами, мотались туда-сюда, вверх-вниз по произволу неуправляемых сил. Вот Ванька и не задумывался ни о чем таком. Просто радовался и нарадоваться не мог на свое счастье.
Не подвело ведь дерево! Второй раз уже не подвело. Вместо орущей Светки был теперь у Ваньки брат, и не какая-то там никчемная заготовка, а нормальный брат, одного с Ванькой возраста, роста и состояния души. Брат, правда, ужас сколько всего не знал – причем самых обычных вещей, – но научался всему прямо с лету. Ванька всерьез думал, что брат у него «Вун Деркин» (это такое слово китайское, означает особенного ребенка, очень талантливого и умного, вроде супермена), и ужасно этим гордился. Нисколечко не завидовал. Не всем ведь быть умными и талантливыми. Вот он, Ванька, балбес и бездарь, зато какой везучий.
Учил брата все больше сам. Мать с отцом, как все произошло, вовсе бесполезными стали, ни на что не годились. Даже имя ребенку нормальное дать не смогли, все лепетали: «Светик, Светик». Слушать противно. Сыну, может, обидно, какой он им «Светик». Назвал, по-людски, Серым – Сережей, значит. Накормил по-человечески, шоколадными батончиками, колой и чипсами, с Костиком, с другими познакомил. Оглянуться не успел, а Серый уже вел мяч к воротам не хуже всякого!
Сейчас, наверное, дома уже. Ванька из ларька во двор забежал, где они в футбол играли. На поле никого. Значит, разошлись, дома брат Серый. Вот и расчудесно. Пожрем, как люди, телик посмотрим. Беспомощность родителей внушала братьям беспокойство, но и пользы от нее было немало: деньги на жрачку давали, не пикнув, от телевизора не гнали, не воспитывали. А главное, не орали ни на них, ни друг на друга – совсем. Красота!
Ванька вихрем взлетел по лестнице к родной двери и изо всех сил прижал кнопку звонка. Через хлипкую преграду было слышно, как ликующие трели разливаются по квартире, разносятся среди кособокой мебели и всяческого барахла.
