Карина Демина - Наират-2. Жизнь решает все
— Теперь уже ты заговорил как книжник.
— Да, точно. Это Кырым читать заставляет. Все глаза уже сломал, не говоря про голову. Да, о глазах… Ласка…
Кубок аккуратно встал на поднос между блюдом с виноградом и горкой лепешек. Орин же подался вперед — косы змеями скользнули из-за плеч, повисли по обе стороны лица, качаясь, заслоняя мир.
— На хрена она тебе? Порченная. Скаженная. Безродная. Баб полно, и почти любая с радостью под тебя ляжет. А знаешь почему? Потому что теперь они вот где у меня все! — Кулак стиснул плеть, сжимая все девять хвостов. — Каждый виноват, пока я не помилую. И каждый до окончания дней своих мое милосердие запомнит, как запомнит этот Курултай. Они склонят шеи передо мной. И перед тобой, ак-найрум. А задницы подставят.
Бельт молча потянул шеей, осторожно коснулся молчащего шрама. Сказать в ответ? Разозлится. Как лучше желает, да только сколько в этих желаниях его собственных? Где в этом человеке заканчивается настоящий Орин и начинается ненастоящий каган? И что будет, когда второго станет больше, чем первого?
— Ясно. Ну как надумаешь, только моргни. А пока… Ласка, конечно, ду… шалая, но такой беды не заслужила. Да и тебе паршиво, я же вижу. Я говорил с Кырымом и харусами, чтоб Бдения устроить. В Понорок теперь путь заказан, но можно через хан-бурсу. Эти пока кобенятся, но я заставлю их принять Ласку. Ради тебя.
— Проклятых пожирают демоны, — с трудом выдавил Бельт.
— Ты же знаешь, что без этого люди сожрут её еще быстрее. А Бдения — дела божественные, там оно всегда надвое, по черно-белому. Или вообще не пойми как. Вон, у скланы, когда в Понорке была, волосы забрали. А она ж вообще тварь не из людей…
Серое лицо с нечеловечьими чертами, короткий ежик волос, снег… Лепешка на троих поделенная. Рука кормящая, рука замиряющая. И уже мертвая, твоими, Бельт, стараниями.
— …и ничего, живая. И волосы отросли. Правда, что с волосами, что без — едино тварь, прям передергивает, когда вижу. Рука сама к мечу тянется. А нельзя. Спасительница! Волшебство чудесное, сила живительная… Тьфу, дрянь и мерзость. И полутруп. Хоть бы сдохла поскорей. Ну да ладно, не о склане речь, а о Бдениях.
— Ласке решать.
— Да ни хрена не ей! Как скажешь, так и будет. Поэтому смотри сам. Я сказал и от слов не откажусь. На днях получишь себе поместье и людей.
Вот и конец. Выдержал лед, пронеслись мимо красные флажки — унимай коня, принимай награду. Заслужил.
— Спасибо, каган.
— Не за что, камчар. Нам бы еще того кашлюна поймать… Хотя Урлак говорит, что любой кхарнец сгодится. Как думаешь?
Сразу вспомнился перекрестный рынок и повозка с гербом какого-то Вольного города. Какого именно, не разобрать из-за кровяных пятен. Голова черноволосой хозяйки лежала тут же у колеса, а вот тела нигде не было.
— Хватит любого, — подтвердил Бельт, поднимаясь с сундука. Звякнула о кованый край шпора, толкнуло сквозняком ширму, опрокидывая, и вдруг потянуло плесенью. Откуда здесь, в покоях кагана?
Темное пятно открытой двери на долю мгновенья показалось из тени и снова исчезло. Орин зябко повел плечами, но продолжил о кхарнце:
— Лучше бы того самого, конечно. Но я не удивлюсь, если его уже где-то придавили, не разобрав. А ты знаешь, что один из них живет в зверинце?!
— Видел, как везли через загородки клетки с животными. Был там и мальчишка.
— Он самый. Натуральный кашлюн! Забавный и на убийцу никак не подходит. Я Урлаку так и сказал, и он согласился. Урлак говорит, что странно, что мальчишку в городе не разорвали.
— Загадка, — кивнул Бельт, сделав несколько шагов к двери, из-за которой тянуло сквозняком. — Чужаков бьют знатно.
— Да, теперь в Ханме два зла — предатели и кхарнцы. А скоро и за пределами столицы узнают о покушении и неповиновении агбаевских ханматов. И тогда людской гнев ляжет плетью в мою руку да как пойдет гулять по Наирату и вне его! Всем подломим колени, что побережным, что кашлюнам! Главное, как говорит Урлак, повернуть вовремя в нужную сторону.
— Да, слишком много говорит посажный, но кто я такой, чтобы судить его речи? Для того есть хан-кам и сам ясноокий каган.
— Опасные слова, но я прощаю. Ты пока не понимаешь некоторых вещей.
Бельт еще раз поклонился.
И сделал последний шаг, отделяющий от двери, что кое-как прикрывалась ширмой. За ней была комната. Тесная и грязная. Единственный стол задвинут в угол, а ковер скатан: выносить, что ли, будут? На полу, у самого входа стоял затянутый патиной, заляпанный воском канделябр. А чуть дальше широким веером развернулись по полу образцы кож. Был тут и мягчайший опоек темно-винного колеру, и тонкая наппа с золотым рисунком, и толстая, с тиснением юхта, и кровяного оттенка сафьян. Перелиняет скоро убогая комнатушка на новую шкуру, переменится волей кагана.
— У моего отца, — жестко сказал Орин, отсекая любопытные вопросы, — кагана Тай-Ы, были свои причуды. Не нужно быть слишком любопытным. И не нужно забываться, табунарий.
Снова тот, не-Оринов голос, который почти как плеть и уж точно — предупреждение. Не стоит забываться. Тут он прав.
— Я могу идти?
— Если больше нечего сказать или попросить — иди, выбирай себе поместье, табунарий. Себе и своей женщине.
— Благодарю, ясноокий.
Тонкий ковер не скрадывал тяжести шагов. Что ж, если предстоит выбрать новую конуру, так пусть она будет достойна…
— А как по-настоящему зовут Ласку? — обернулся в пороге Бельт.
— Ярнара из рода Сундаев, родная сестра вахтан-хана Морхая, хозяина ханмата Ургэ. К сожалению, ныне покойного.
— Спасибо. — Бельт все еще медлил, прицениваясь к человеку, который оседлал и стул, и трон, и весь Наират. — И ты прав, ясноокий, мне есть, что еще сказать.
Внимательный взгляд буравил табунария. Кто знает, единственный ли в этой комнате? И все же…
— В Ханме нынче не два зла, а три. И по сравнению с третьим названные тобой — ничто.
Тугой полог привычно скользнул в сторону. Быстро же ты освоился в покоях наир, камчар. Не к добру.
В дом на Высотней слободе ехали красиво. Спереди многоуважаемый Бельт на шалом жеребчике чагравой масти. Грива косицами заплетена, сбруя посеребренная на солнышке сияет, попона на две нити расшита, бубенцами позвякивает. Чуть в сторонке, брюхом разъетым потряхивая, домоуправитель пыхтит, несет шест со шнуром желтым, знаком особой милости. За ним уже двое оружных, и носилки с девонькой, и сама Зарна на смирном ослике, и цугом — три воза, доверху всякоразным добром груженые.
Богато будет жить Бельт Стошенский. Да только счастливо ли? О том Зарна старалась не думать.
