Александра Черчень - Разная доля нас ожидает
В итоге, когда проворные руки снова вернулись к пальчикам на ногах, а потом начали подниматься вверх уже по внутренней стороне бедер, то я только безвольно позволила развести сначала колени, а потом и добраться до того, что было между бедер. Я уже постанывала в открытую, не в силах себя сдерживать, металась головой по твердому камню, задыхалась от потрясающих ощущений, пронзавших тело, накрывавших как волнами… но не той, финальной. А так хотелось, так желалось уже рухнуть в эту пропасть, дарующую освобождение и спокойствие. Но снова смех, жадные поцелуи на губах, и потом они снова спускаются на грудь, захватывая в плен невероятно чувствительные соски, и я отчаянно жалею, что руки связаны, что я не могу запутаться пальцами в его волосах, прижать голову еще ближе.
— Лир, — с всхлипом прорывается его имя. — Лир…
— Да, — снова обжигает жаром его дыхание, и он отстраняется от полушарий, снова возвращаясь к губам, но ни на миг не прекращая нежных поглаживаний там, внизу. Там, где это важнее и нужнее всего на свете.
— Я… не могу больше.
Он прижимается так крепко, что я чувствую, как он возбужден, как меня хочет, то, какой он большой и твердый.
— Думаешь, я могу?! — и снова поцелуи, сводящие с ума, лишающие воли. — Аля, любимая моя, жизнь моя…
И нова я задыхаюсь от искусных ласк, от его тела так рядом, ведь он уже не таясь прижимается, целует, посасывает мочку уха, чертит языком иероглифы на коже. Ощущаю, как он приподнимает одну мою ногу, закидывая себе на бедро, а я лишь выгибаюсь и хнычу, лишаясь его прикосновений, но тут же замираю, когда понимаю, что обхватываю его уже двумя ногами, чувствую рядом с лоном его горячую и твердую плоть. Страху не дают даже проснуться, а смятению посеять неуверенность, снова закрывая мне рот страстным поцелуем, и в тот же миг рвутся мои путы, и руки тотчас ложатся на широкие плечи, и я прижимаюсь ещё крепче, целуя в ответ так же жадно.
Он отстраняется, внимательно смотрит мне в глаза, и я теряюсь в этих черных озерах, не в силах отвести взгляда, лишь лихорадочно облизываю внезапно пересохшие губы. Лир внезапно прижимает меня к стене, одна его рука скользит между нашими телами вниз, направляя… и через миг я ощущаю, как он одним мощным рывком входит в меня, принося боль и безмерное удивление.
Струной выгибаюсь в его руках с тихим стоном, прикусываю губу и прерывисто выдыхаю. Больно… но уже не так режуще сильно.
Мы стоим, замерев, и глаза напротив стремительно светлеют от потрясения, но он слабо улыбается и накрывает мои губы нежным поцелуем, словно извиняясь за те, недавние, лишком жесткие, от которых тонкая кожица ныла и саднила. Даже это короткое движение его тела отозвалось дискомфортом у меня внутри, и я машинально крепче сжала ноги, и тут же охнула, потому что мужчина обреченно простонал:
— Колдунья… — несколько секунд тишины и неподвижности, а потом обреченное. — Прости, маленькая… я не могу сдержаться.
Он отодвигается, чтобы спустя секунду качнуться обратно, снова заходя до упора, принося боль, смешанную с чем-то ещё, пока непонятным. И снова… и снова… и снова. А я обнимаю его за плечи, отдаваясь на волю этим движениям, этому мужчине, почти не чувствуя, как из-под закрытых век катятся слезы.
Не знаю, от чего и почему. Может быть, потому что неудобства, как от части тела мужчины внутри, так и от камня за спиной, никто не отменял, а может быть потому, что с каждым мигом кроме этого появлялось и удовольствие, но уже совершенно иное. Оно патокой растекалось по телу, зажигая кровь, заставляя выгибаться навстречу, вцепляться в белые волосы, прижимая его как можно ближе. В какой-то миг мы оказываемся на полу. Он просто на миг останавливается и, как был, погруженный в меня, переносит нас несколькими шагами ближе к озеру, на мелководье. И спустя миг я уже мечусь спиной по тонкому водному слою, захлебываясь воздухом и своими стонами, прижимая Лира как можно ближе, ощущая, как он двигается всё быстрее и быстрее, и как меня неумолимо накрывает та самая гигантская волна высшего наслаждения. Захлестывая, выметая все лишние мысли, заставляя содрогаться под тяжелым телом… уходя, но оставляя что-то после себя.
Странное и непонятное ощущение, и почему-то уверенность, что осознание придет позже.
— Люблю, — прошептал мужчина, прижимаясь близко-близко, скользя ладонями по моему телу.
Оцепеневшая, потрясенная я, только механически кивнула в ответ и слабо улыбнулась. После случившегося нас словно что-то связывает. И не… физиология. Что-то иное, что-то несоизмеримо большее.
Лирвейн поднялся, взял меня на руки и занес в воду, чтобы осторожно вымыть, постоянно целуя, касаясь, прижимая к себе, словно боялся, что всё это иллюзия и я сейчас исчезну. Я исчезать и не думала. Обнимала его за плечи, положив голову на грудь, и бездумно смотрела перед собой.
— Аль, — окликнул блондин, осторожно приподнимая подбородок. — Тебе плохо?
— Нет, — слабо улыбнулась в ответ и снова спрятала лицо в изгибе его шеи. — Я просто… устала. И хочу спать.
Без лишних слов меня подхватили на руки и вынесли из воды, а после завернули в полотенце и мы двинулись наверх.
Спустя несколько минут я оказалась в его спальне, где меня вытерли, обрядили в огромную, но приятную на ощупь рубашку и уложили в постель, накрыв одеялом. Он лег рядом со мной почти сразу, прижимая себе, гладя по волосам и что-то тихо рассказывая.
Я слушала… кивала, даже отвечала что-то.
А сама понимала, что дороги назад нет. Ещё не ясно, почему, но её уже нет. И остатки связей рвались, и образовывались новые, заставляющие меня прижиматься к светловолосому мужчине, отвечать на его поцелуи. И мне это нравилось. Это не было навязанным, это принималось моей сутью, и я желала, я считала, что так правильно. Но мне почему-то всё равно было отчаянно грустно.
И почему-то хотелось плакать по рыжим детям.
Глава 22
Уснула я в том же состоянии тихой грусти, и спала хорошо и уютно в руках Лирвейна. Под утро меня разбудили поцелуями, прикосновениями и, ощущая как расходится рубашка под ловкими пальцами, я трепетала в ответ. Целовала, перебирала прохладные волосы, льнула всё ближе и ближе.
— Можно? — хриплым шепотом спросил Хранитель, уже опрокидывая меня на спину, лаская грудь языком, от чего я тихо стонала. — Я буду нежен.
Он и был нежен. Ласков, терпелив и безумно нежен. Но немного больно всё равно ещё было, хотя и только в самом начале.
После я осталась на смятой постели, окутанная запахом хвои и мороза, а Лир, нежно поцеловав в носик, накинул халат и счастливый ушел готовить завтрак.
А я свернулась калачиком и опять пыталась понять что не так. Я не плакала, мне не было больно ни морально, ни физически. Наоборот, где-то внутри поднималось радостное нетерпение, желание увидеть мою снежную радость, снова ощутить его руки, увидеть блеск серых глаз.
