Прощание - Кивижер Паскаль
– Узнаешь ее, капитан? Я всюду брал ее с собой, на каждой стоянке.
– Да, но я думал, она утонула вместе со всем.
– А вот и нет. Гляди.
Тибо поднял красивый стул черного дерева и, перевернув, показал выступы под сиденьем, за которыми обычно хранил астролябию.
– Все это время она тайно была здесь. Мне казалось, будто она приносит мне удачу. У всех нас, думаю, есть свои предрассудки. Спасая стул, ты спас и ее. Так что она переходит тебе по праву. Да и ты ведь скучаешь по морю, Гийом. Томишься на суше из верности, женишься по любви, но моря тебе не хватает, я же знаю. Так что дарю тебе этот прибор, чтобы проще было ориентироваться на твердой земле, где твоя морская астролябия никак не выручит.
– Спасибо, – проговорил капитан сдавленным голосом.
Но Тибо не позволил себе раскисать. Он бодро хлопнул Гийома по плечу.
– К слову о приборах, который час?
– Иными словами, ты просишь назад часы?
– Они еще у тебя?
– Вот тут.
Гийом похлопал по большому карману.
– И все еще не ходят? Знал бы ты, как Манфред на меня злится!
– Все не было времени с ними разобраться…
– Ты прав, времени не было. Но лучшие дни еще настанут, Гийом, уж поверь. Когда-нибудь мы все отдохнем.
Внезапно явились живые часы (Бенуа), объявив, что пришло время проследовать в часовню.
52
Капитан с королем разошлись в разные стороны. Гийом должен был войти в церковь через потайную дверь, предназначенную для младенцев при крещении, женихов во время венчания и покойников при отпевании. Это был, так сказать, вход для артистов. Тибо же должен был медленно проследовать от дверей до своего места. Он рассыпался в приветствиях, изысканных комплиментах и сердечных словах, прекрасно понимая, что все взоры прикованы к эфесу его легендарного меча и рубинам на кинжале. Он посерьезнел, повзрослел, стал совершенно сед и шел очень прямо, а за его спиной раздавался то восхищенный, то взволнованный шепот. Он чувствовал тяжесть висящего на боку металла, и, когда дошел до своего места в первом ряду, плечо, бедро и лоб у него болели – будто открылись старые раны.
В набитой до отказа часовне между букетиками чабреца и венками из папоротника витал фимиам. Круглый витраж-роза отбрасывал цветные блики на резные своды, мозаичный пол и клинки стражи. Рядом с королем восседала королева, прекрасная своей экзотической красотой: с сине-фиолетовыми анемонами в туго убранных волнистых волосах. Подобные ее прически уже случайно породили моду, и в установившейся тишине дамы сосредоточенно сравнивали собственные цветочные подражания.
Но капитан Лебель ни о чем таком не думал. Будучи человеком застенчивым, он нервничал чрезвычайно. При взгляде на толпу зрителей все в нем переворачивалось, пышно украшенная церковь никак не сочеталась с его таким личным чувством к Элизабет. Вдобавок он боролся с неотвязным гнетущим впечатлением, что перед ним много враждебных лиц. Гийом ловил на себе насмешливые взгляды Филиппа. Старался не встречаться глазами с Инферналем, чей исторический заем стал ему пропуском: банкир кометой проносился от скамьи к скамье, то пожимая, то целуя руки. Инферналь знался со всеми, потому что все были ему должны, даже банкиры. Выбитый из колеи, Гийом нащупывал сквозь ткань кителя астролябию. Казалось, что он держится за сердце, но он держался за небо.
Чтобы как-то его отвлечь, Тибо изящно наклонился в его сторону и шепнул:
– Однако, мой друг, вы вспотели.
В тот же миг на пороге часовни появилась Элизабет. Ее, всю залитую солнцем, вел под руку отец, и она улыбалась под фатой. На этот раз Гийом и правда приложил руку к сердцу. Достоин ли он этой удивительной женщины, поэзии во плоти, родственной души? Быть достойным Элизабет – он будет стремиться к этому денно и нощно. Она остановилась рядом с ним: там, где отныне должна будет провести всю жизнь. Он улыбнулся ей в ответ, и все его тревоги рассеялись. Существовала лишь она, солнце, прошедшее с ним к алтарю, запах ладана и чабреца и открывавшийся перед ними очарованный мир.
Священник был бесподобен. Тибо, часто умирая в таких случаях от скуки, заранее снабдил его пикантными подробностями, которые тот смог ввернуть между положенными словами. Собравшимся было отчего улыбнуться и отчего растрогаться. Когда настало время обменяться кольцами, вперед вышли, неся по шкатулке, король с королевой, и по церкви прокатился удивленный шепот. Они? Свидетели? Воистину, эта пара ломает традиции как только может.
Гийом взял у Тибо кольцо и тут же его выронил. Оба наклонились за ним, стукнулись лбами, и оно укатилось дальше, к ботинкам священника, так что Тибо ринулся следом чуть ли не на коленях. Только он поймал кольцо, как Гийом, тоже на корточках, схватил его за руку: это была их последняя возможность поговорить.
– Сторонись Филиппа, – прошептал он, – и всех, кого не знаешь лично, избегай Инферналя, от него что-то не по себе.
Гийом забрал кольцо: он уронил его нарочно. Затем надел его на палец Элизабет, а она надела ему второе. Грянул хор, они поцеловались под песнопения, и церемония кончилась. «Фух! Ну слава богу, – подумал Тибо, – что бы ни стряслось дальше, они хотя бы поженились».
Свадебная процессия проследовала затем к бальной зале, где каждому было уже приготовлено свое место, согласно табличкам на столах. Ни одна пересадка не ускользнет от свекольников, расставленных вдоль желтых стен, через одного с лакеями. Тибо расположил гостей за столами совершенно безопасным, хотя и причудливым образом. Во-первых сам королевский стол стоял вдали от окон (на случай нападения снаружи), но поближе к дверям (на случай экстренной эвакуации). Справа от Тибо сидела Эма, затем Гвендолен и Альбер Дорек с легкими признаками безумия, усугубленного соседством самого мирного создания в мире: герцога Овсянского. Поэт был в восторге, что оказался за королевским столом, но еще больше трепетал оттого, что по правую руку сидела Марго, тетя жениха, которую он с первой их встречи заваливал александрийскими стихами. Лоран Лемуан и Ирма Добрая замыкали круг.
Лисандра посадили рядом с Лукасом. Застолье – прекрасный повод представить ему новую барышню, но Тибо решил дать ему отдохнуть и окружил исключительно прочными парами. За каждым из столов был как минимум один надежный человек, а иногда и два; советницы – распределены по всей зале. Ради капитана Тибо даже разыскал кое-кого из экипажа «Изабеллы». Двоих матросов: старшего по грот-мачте и постирщика, а также геолога и кока, заранее раскритиковавшего меню. Филипп был зажат между Бушпритом, братом Феликса, и Шарлем, который пообещал не спускать с него глаз.
Вино, хрусталь, серебро, гирлянды из роз, тысячи свечей, – во всем гостям виделся праздник. Но Гийом замечал лишь тревожные детали. Едва он вошел в зал, его поразили две вещи. Во-первых, он увидел, как Лукас быстро перекладывает ножи у тарелки Лисандра: они были нацелены остриями ему в грудь. Во-вторых, он заметил, что некоторые гости, садясь, перевернули таблички с именами лицом вниз. Действительно ли там были их имена? Или они выкрали приглашения? Капитан стал рыться в памяти и был почти уверен, что кто-то из его родственников не пришел. Вдобавок Филипп, его новоиспеченный шурин, улыбался как болванчик, сверкая серебряными зубами. Господин Отой тоже это подметил:
– Над чем опять смеется этот оболтус? Надо было оставить его в Лесах, да поглубже.
– Ты о своем сынке? – спросила супруга.
– Нет. О твоем сынке.
Типичная их перебранка насчет Филиппа.
Тибо тем временем самым естественным образом исполнял роль монарха, к которой его готовили с детства; он владел ею в совершенстве, так что никто не мог заподозрить, насколько он напряжен под этой маской. Тибо расточал свое знаменитое обаяние, всегда вовремя и нужным тоном вставлял какое-нибудь словцо и лишь об одном заставлял себя молчать: о трактате «Власть», который с радостью обсудил бы, но о котором никто в его присутствии не посмел бы и заикнуться. Вместо этого он добродушно смотрел на Лемуана с Ирмой, которые, сами того не замечая, менялись приборами. Отвешивал комплименты Гвендолен за ее передвижную ювелирную экспозицию, засыпал адмирала приятными воспоминаниями о плаваниях, высокопарно заговаривал с герцогом Овсянским и смешил Марго так, что она хохотала во весь голос. И, хотя на месте желудка у него был комок нервов, он умудрялся пробовать всего понемногу: суп из лисичек, утиное филе, баранье жаркое, филе форели, перепелиные яйца, фаршированный картофель, жареную тыкву, цветную капусту, шпинат под соусом. Супруги Отой, его дядя и тетя, глядели на него издали; таким они его всегда и знали. Он очаровывал двор еще не расставшись с соской.
