Меч теней (ЛП) - Гастрейх Карин Рита

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Сорока

Горловой хрип вывел Адиану из сна. Она огляделась, растерянно. Тревожные сны цеплялись за ее сознание. Она не могла вспомнить, где находится.

Черные перья и цвета слоновой кости бросились на нее, крылья били ее по лицу. С резким криком она попятилась, ее отступление было прервано ящиком.

Перед нею стояла сорока, оперение было черным, как беззвездная ночь, а грудка — белой, как снег. Птица сделала несколько прыжков, запрыгнула ей на колени и посмотрела на нее сначала одним янтарным глазом, потом другим. Когти вцепились ей в ноги сквозь поношенную юбку.

— Кыш! — она шлепнула по ней рукой.

Птица завизжала и отлетела на несколько шагов. Она наклонилась к земле, подбросила камень, выпрямилась и снова посмотрела на Адиану.

— Проклятый паразит! — камень, брошенный одним из охранников, заскользил по земле, едва не задев сороку.

Птица расправила крылья и с воплем прыгнула к небу, быстро превратившись в маленькую тень на грифельном небе.

Охранник приблизился, сплюнул на землю, где до этого была птица, и пробормотал:

— Плохая удача, эти птицы.

Он бросил жадный взгляд на Адиану, прежде чем переключиться на что-то другое.

Взгляд Адианы привлекла вспышка света на красновато-коричневых складках ее юбки. Это было сломанное крыло бабочки, украшенное замысловатыми петлями бледно-зеленого и блестящего серебра.

Адиана бережно подняла тонкое крыло, благоговея перед этим проявлением нежной красоты в мире, которое стало таким суровым и уродливым. Она и Таша гонялись за этими бабочками в разгар весны, и их смех свободно летал над открытыми полями Моэна.

Воспоминание вызвало слезы, за которыми последовала горькая улыбка. Как-то забавно, что у нее еще не кончились слезы.

— Ты самая ленивая шлюха, которую я когда-либо видела, — толстая надзирательница стояла над ней, уперев руки в бока, на ее пухлом лице застыла хмурая гримаса. Герта, так ее звали. По крайней мере, это имя Адиана слышала, когда другие говорили о ней.

Она не поморщилась от слов матроны. Она стала шлюхой, и когда она не играла музыку или не обслуживала потребности принца Мехнеса, она чувствовала себя праздной и бесполезной.

— Если вы хотите дать мне какое-то задание, я не буду жаловаться. Я могу стирать и готовить, шить и чинить…

— И огрубить свои прекрасные руки? Принц Мехнес снесет мне за это голову. Кроме того, ты скорее заснешь, чем будешь мыть горшки или чинить рубашки.

— В последнее время я сплю не так спокойно, — сказала Адиана. — Я бы была рада отвлечься.

— Ты достаточно хорошо спала с тех пор, как мы прибыли сюда. Не сдвинулась с того места со вчерашнего дня.

Адиана вскочила на ноги, сунув крыло бабочки в карман. Солдаты двигались дерзко, крича друг на друга и обмениваясь широкими улыбками, пока точили оружие и ухаживали за лошадьми.

— Так долго? — спросила Адиана, сбитая с толку. — Я так долго спала?

Матрона презрительно усмехнулась.

— Он не звал меня, — поняла она, и страх пронзил ее сердце. — Вчера вечером он не позвал.

— Не волнуйся, — Герта скрестила дряблые руки и, прищурившись, глядела на Адиану. — Половина армии уже бы с тобой переспала, если бы генерал потерял к тебе интерес. Нет, ты по-прежнему его приз и закрыта для остальных. У меня есть приказ привести тебя в порядок. Генерал хочет послушать, как ты сегодня играешь.

Она подмигнула и показала похотливую, беззубую ухмылку.

С наступлением вечера Адиану доставили в шатер Мехнеса, омытую и надушенную, с расчесанными волосами до блеска, а затем заплетенными в косы с пурпурными цветами этне, собранными в близлежащих лесах.

Платье, которое ей подарили, было чистым, но простым. Его прозрачная ткань мало защищала от холода и оставляла у нее ощущение незащищенности. Ее щеки вспыхнули в присутствии мужчин, хотя все, кроме Мехнеса, не позволяли своим взглядам задерживаться на ней дольше, чем на мгновение.

Калил и остальные музыканты не разговаривали с ней, когда она заняла место рядом с ними. Не то чтобы их молчание имело значение. Ничто больше не имело значения, на самом деле. За исключением музыки.

Она взяла гусли, настроила их и, когда Идам отметил темп их песни медленным ударом своего барабана, начала играть.

Это был мрачный обед, лишенный шумного веселья, которое характеризовало эти собрания с момента их отбытия из Моэна. Других женщин не было. Еда и вино были сдвинуты к краю стола, чтобы освободить место для карт, разложенных по центру. Офицеры не сидели, а стояли в беспокойстве, некоторые расхаживали, прежде чем вернуться в толпу, все говорили серьезно, подчеркивая слова, тыкая в карты или водя ладонями по широким дугам нарисованного пейзажа.

Адиана не понимала их разговора и, во всяком случае, не обращала на него особого внимания, поглощенная чарами собственной мелодии, ее нежной лаской и успокаивающими объятиями, ее добрым приглашением в место забвения.

Наконец, спор утих, а затем завершился монологом принца Мехнеса. Офицеры ответили короткими кивками или короткими поклонами, прежде чем уйти.

Мужчины и музыканты ушли, Адиана отложила свой инструмент и стала ждать.

Мехнес медленно обошел длинный стол, не обращая внимания на ее присутствие, как это часто было, изучая карту проницательным взглядом, барабаня пальцами по рукояти меча. Вернувшись к месту во главе стола, он сел, налил себе кубок вина и обратил свое внимание на нее.

— Играй, — сказал он.

На этот раз она выбрала лютню, интерпретируя песню, которой Калил научил ее много лет назад, однажды вечером, когда Круг Кори отдыхал после долгого путешествия между Моэном и Селкинсеном, здесь, в долине Эрунден. Это была скорбная мелодия, и она не была уверена в значении или произношении слов, но именно эта мелодия звучала в ее сердце. Она отдавала этому весь свой голос и страсть, хотя ее ребра все еще болели при каждом вдохе, и ее дух дрожал под тяжестью присутствия генерала.

Когда она закончила, он ничего не сказал.

Молчание становилось долгим и неловким, пока, наконец, она не подняла глаза и не обнаружила, что он разглядывает ее, как если бы она была скульптурой, которую он только что заказал, или жеребенком, недавно произведенным одной из его кобыл.

— Почему эта песня? — спросил он.

Он никогда не задавал такого вопроса.

— Эта пришла ко мне, принц Мехнес, — сказала она. — Вот и все.

— Ты знаешь ее значение?

— Я считаю, что это песня о любви. Так сказал Калил, когда впервые научил меня ей.

— Ах, — он откинулся на спинку сиденья, ослабил шнурки на дублете. — Ты влюблена, Адиана?

— Я никогда не была влюблена, — ее взгляд был прикован к нему, в ее тоне звучал оттенок неповиновения. — И по милости богов никогда не буду.

Посмеиваясь, Мехнес отставил вино.

— Хорошо сказано, Адиана. Хорошо сказано.

Он наклонился. Веселье исчезло с его лица. Хищный жар охватил его глаза.

— Пойдем, — сказал он.

Адиана повиновалась. Мехнес привлек ее к себе и обнял за талию.

— Я заметил эликсир, который ты пьешь по утрам, — сказал он.

Холод пробежал по венам Адианы.

«Меня больше не должно удивлять все, что он видит».

— Ты могла бы разбогатеть, продавая свое зелье шлюхам, которые следуют за этой армией.

— Принц Мехнес, я…

— Я не упрекаю тебя. Наоборот, беременность — неприятность во время похода. Видят боги, из-за этого мне пришлось отказаться от многих женщин, — он положил руку ей на живот и поцеловал грудь через прозрачную ткань. — Но когда все это закончится и Мойсехен будет нашим, ты перестанешь пить свои горькие травы. Я хочу видеть, как мой сын растет в твоем животе, Адиана. Ничто не порадовало бы меня больше.

Сердце Адианы похолодело и замерло. Что она могла сказать на это?

«Боги свидетели, я никогда…».

Тем не менее, она думала о таком. Совершение немыслимого стало естественной частью этого существования. Если бы только она могла полностью покинуть свое тело, оставить его опустошенную оболочку извращениям Мехнеса и обрести другую жизнь в другой форме, другой Адиане. Новой и целой.