Вениамин Шехтман - Инклюз
— И без жижи можно… чуть-чуть. Я же не хотела совсем закаменить. Стала бы шерсть жесткой, не гнулась бы, доске лететь бы стало неудобно. Она бы занервничала и улетела.
— Чему там нервничать? Там головы нет, один хобот!
— У тебя — один хобот! — шепотом вскипела Лолоку, и вдруг пискнула "Копает!".
Тут она преувеличила. Копать доски не умеют, а то бы от них и вовсе спасения не было. Но, судя по звукам и давлению песка, доска шебуршилась, поудобнее укладываясь прямо над нами.
Прошел час, за ним второй. Я несколько переоценил наши возможности: дышалось уже с трудом.
— Ты можешь… это… каменить ей шерсть отсюда? — с трудом проговорил я.
— Нет, — выдохнула Лолоку. — Надо видеть.
— Быстро сможешь?
— Не знаю. Да, да.
Осознавая, что то, что я делаю, скорее всего кончится смертью для меня, а при худшем раскладе — для обоих, я начал уминать песок под ногами так, чтобы получилась как можно более твердая "стартовая площадка". Несколько минут я ерзал и сучил ногами, а потом резко выпрямил все три, принуждая гидравлику сработать так мощно и резко, как ей еще не доводилось.
Прыжок сквозь толщу песка вышел немногим хуже, чем, если бы я исполнял его на открытом воздухе. Кожу ободрало, глаза резануло, когда песок прорвался через щель между сдвинутыми веками, голова врезалась в жесткое брюхо доски. Я выбросил руки вверх и в стороны, обхватывая ее за туловище, и вонзил свой полухобот, короткий, изрядно редуцированный в толстую шкуру доски между хрящевыми поясами. Не было ни шанса, что я смогу достать до внутренностей и высосать ее (хотя бы в силу разницы в размере), но укол был болезненным, доска прянула вверх.
Меня подняло в воздух, а потом приложило об землю. На мгновение лоска навалилась на меня всем весом, и этого оказалось достаточно, чтобы я разжал руки. Перевернувшись на спину, я едва успел схватить ее за основания одной из пар желтых крыльев, прежде чем она взлетела на высоту достаточную, чтобы развернуться и напасть на меня.
Сил у нее было предостаточно, но высоко она не взлетела, а таскала меня по песку, силясь извернуться и вонзить хобот в цепляющегося за нее надоеду. Прежде, чем она успела выдумать что-то еще, из ямы вылезла Лолоку, тут же принявшую уже знакомую мне позу. Наверное, вблизи ей работалось лучше, поскольку я быстро почувствовал, как шерсть под крыльями, до того практически незаметная, выпрямляется и твердеет. Доска утратила возможность использовать всю амплитуду движения крыльев и рухнула на песок, снова придавив меня. Вертясь и визжа, оттого что тело мое готово было треснуть под ее тяжестью, я выполз на свободу, откатился в сторону, вскочил и прыгнул, закрывая собой Лолоку.
Это было излишним. Доска, совершенно не понимая, что с ней происходит, трепыхалась, вертя головой. Шерсть под глазами немилосердно впилась в то, что обязана была предохранять от пыли, а шерсть под крыльями лишила последние подвижности.
— Это надолго?
— Не знаю. Наверное, да, но…
Я дернул Лолоку за руку, и мы быстрыми скачками понеслись прочь, стараясь как можно быстрее оставить доску вне зоны видимости. В эту ночь мы не решились спать, а двигались, пока совсем не обессилили. Совместными усилиями, расстелив одно ложе, мы рухнули в него, переплетясь руками и ногами. И спали до середины следующего дня.
Теперь мы двигались медленнее. Схватка с доской не прошла для меня бесследно, хотя серьезных ран я не получил. Лолоку впала в буйный восторг, когда осознала, что совершила нечто, до сей поры неслыханное. Может и так. А может, в старину строители изгоняли досок совместно с пастухами. Так или иначе, она радовалась и, поскольку ей не удалось сразиться с доской в рукопашную (я не в первый раз заметил, что такие сражения были страстью местных, которую они утоляли при любом удобном случае), с завистью поглядывала на меня. В глазах ее, к моему огорчению, читался вопрос: "интересно, а я бы сделала того, кто дрался с доской?". К огорчению, потому что в исходе схватки я не сомневался, а причинять ей боль совершенно не хотел. Но лучше развязаться с этим сразу.
— Хочешь подраться?
— Конечно!
И не говоря больше не слова, Лолоку пригнулась и схватила меня за дальнюю от нее ногу, резко дернув ее на себя и вверх. Какого-нибудь увальня это опрокинуло бы на спину, но я, как только утратил опору, обхватил ее свободными ногами за шею, оперся на руку и перебросил Лолоку через себя. Шею ее я при этом не выпустил, так что инерция бросила меня вслед за ней, и я как бы сам собой оказался сидящим верхом на противнице. Откинувшись назад, я головой и руками придавил ее ноги к песку. Будь подо мной враг, я лягнул бы его сейчас третьей ногой в лицо, и на этом схватка бы завершилась. Его смертью или тяжелым увечьем.
Не желая признавать себя побежденной, Лолоку уязвила меня в ногу полухоботком, воспользовалась тем, что захват ослаб, и стала вырываться. Так мы возились, цепляясь и выкручивая, пока не оказалось, что на каждом из нас не осталось ни клочка одежды, а этими самыми клочками усеяно все вокруг.
Я совершенно не предполагал, что до этого дойдет именно сейчас, но факт фактом — мой джагон был в непосредственной близости от ее шрушера и, разумеется, среагировал должным образом. Я изогнулся и вошел, как вдруг почувствовал…
— У тебя тоже есть джагон?
— Очень маленький почти нет, — с истомой проскрипела Лолоку, когда мой джагон раздвигал жесткие лепестки ее шрушера. — А у тебя есть шрушер?
— Еще меньше твоего джагона, будь осторожна с ним, — произнес я и тут же испытал ощущение остроты, которого не мог и представить.
Позже я вознес хвалу за то, что нам так повезло. Не совпади расстояния, будь мой шрушер чуть дальше от джагона, ничего бы не вышло. Но это потом. А сейчас я наслаждался. Никогда раньше я, тот, кому доступно воплощение в любое тело, не мог и подумать, что возможно такое слияние. Я был тем и другим, я испытывал все, что может испытать самка, не переставая быть самцом. Иногда я забывал двигаться, немея, дрожа и цепенея от удовольствия, а иногда застывала и судорожно билась от счастья Лолоку. Долго ли это было? Не знаю и мне безразлично. Это было всегда.
Все чаще Лолоку сообщала, что до ее селения осталось совсем чуть-чуть, и, наконец, мы его увидели. Даже будь я один, не ошибся бы. Восьмигранные дыры в земле на месте исчезнувших крыш пещер: перепутать невозможно. Не дожидаясь, пока Лолоку известит о нашем прибытии тех, кто еще жил здесь, я устремился к одному из проломов и тщательно осмотрел край. Взял в руки несколько волосков, растер в руках пыль. Как мне хотелось бы ошибиться в своих предположениях! Пользуясь тем, что никто меня не видит, я принял свою исходную форму и приступил к анализу.
