Варвара Мадоши - Драконье Солнце
Темнота. А затем свет. Свет — это плохо. Это значит, что кто-то придет за мной. Кто?… Они опять будут обижать Сестру. Это нехорошо. Сестру нельзя обижать.
— Кроха!
За светом приходит голос. И тепло. Это Сестра взяла меня на руки.
— Привет, кроха! Ну, как спалось сегодня?… Погоди, сейчас сестра тебя покормит…
Нет. Не так. Это не свет. Это солнце. Уже утро. Точно, утро. Значит, ночь прошла. Это хорошо, потому что ночью приходят охотники.
— Ну вот и замечательно… как, не соскучилась без меня? Смотри, что я тебе принесла…
Сестра дает мне вкусную белую штуку. Бывает две вкусных белых штуки: одна жидкая, а другая твердая. Которая жидкая, Сестра дает мне каждый день, а которая твердая, я только раз попробовала. Сестра очень сердилась. А потом она дала мне других штук. Они были вкусные, даже еще вкуснее, но мягкие. А я хочу твердого.
Она дает мне жидкую белую штуку. Я уже знаю, как правильно пить из кружки, чтобы сестра меня хвалила. Это трудно: надо обхватить кружку двумя руками, поднять ее и наклонить, так, чтобы белая штука текла прямо в рот. Раньше Сестра наливала в блюдечко. Так было лучше. Но Сестре нравится, когда из кружки, а мне нравится, когда сестра улыбается.
…Сестра вся бело-желтая. И глаза зеленые. А я красная, не такая совсем. Те тоже все желтые. Они называют меня «звереныш», а Сестра называет — Кроха. А Сестру они называют «Фьелле». Когда они рядом, Сестра плачет. Это плохо. А сейчас утро, значит, до следующей ночи они не придут. Это хорошо.
— Ну, что мы будем делать сейчас?… — говорит Сестра. — Поиграем?…
Как хорошо! Свет золотой. Сестра улыбается. Мы будем играть. Я так рада!
Я даже открываю рот и говорю: «Поиграа…». Дальше не говорится.
— Молодец! — сестра снова обнимает меня. От нее пахнет мылом. — Так мы сделаем из тебя человека, Кроха!
Мне становится совсем хорошо. Когда Сестра говорит так, значит, все очень-очень здорово.
Астериск Ди Арси
Наш дом не чета новомодным замкам. Те, конечно, строят такими большими, что шпили на вершинах остроконечных крыш задевают облака, но камни их чистые и темные, лишенные аристократических трещин и благородного налета мха. Родовое гнездо Ди Арси заложили давно, в ту пору, когда еще не было осадных башен, а военная наука только-только отходила от освященного пращурами принципа «стенка на стенку». Тогда честному бенефициарию[37], чтобы оборониться от врагов, хватало земляного вала, укрепленного кольями. А всего замка и было, что одинокая башня в два этажа. И пара хозяйственных сараек рядом.
Если по совести, то зачем настоящему воину больше?… Роскошества все это. А от роскошеств недалеко и до излишеств, таково мое мнение.
С тех пор, конечно, много воды утекло — бочонков тысяча, не меньше. Рядом с башней появился низкий приземистый дом, сложенный из грубых камней… потом его успели переделать в современном стиле, прорубив окна побольше и забрав их широкими плетеными рамами с мелкими стеклами — роскошь, которая порядочно серебра стоила моему деду. Земляной вал сменился широкой каменной же стеной. Изнутри шла приступка пониже, где, на уровне роста взрослого человека были прорезаны бойницы. Еще с внутренней стороны стены пристроили четыре деревянные башни, способные ненадолго сдержать врага, пока гонец летит за подмогой или пока семья барона выбирается из дома подземным ходом. До моего рождения эти укрепления вот уже поколения два почти не использовались… но года за три перед сим знаменательным событием (я мое рождение разумею… нет-нет, это я серьезно: такие исключительные персоны не каждый год рождаются!) в княжестве стало неспокойно, и латники вернулись на свое дежурство.
При моем прадеде прежде просто утоптанный земляной двор вымостили широкими, неровными, заглаженными сверху плитами. Отец строго-настрого приказывал слугам содержать двор в чистоте, однако каждую весну неширокие зазоры все равно проклевывались одуванчиками, подорожниками, лютиками и безымянной травой. Один такой непокорный лютик как раз качал желтой головкой прямо рядом с моим сапогом, доверчиво расправив лепестки.
— Никогда не думай в драке о том, что будет после! — клинок блестел на солнце. Хорошо бы он был совсем гладкий, но нет — на нем царапина. Это после вчерашней драки с Симоном. Братец разошелся, а я теперь мучайся, полируй… — «После» просто не существует. Миг, в который ты живешь, всегда один-единственный.
Голос отца звучал размеренно и спокойно, как будто он поучал оруженосцев, лежа в тенечке на травке. Но я-то знал, что это не так. На самом деле он разминался, причем разминался уже давно и даже, может быть, успел немного устать. На отца я смотреть не мог, — солнце мешало, — но украдкой поглядывал на его тень, когда отрывался от полировки шпаги.
— Но ведь о будущем тоже надо думать, — произнес я просто, чтобы что-нибудь сказать. Когда отец делает паузу — это значит, он ждет какого-то отклика, чтобы развивать свою мысль дальше. Раньше я вставлял невпопад, но потом наловчился попадать ему в тон. Мне ведь уже восемь, как-никак! Совсем взрослый.
— Надо, чтобы это будущее было. А если ты отвлечешься в бою, твоя жизнь может оборваться в пустоту, как незаконченная мелодия, — голос отца лучился удовольствием, ибо ему только что удался особенно трудный финт: вместе с особенно труднопроизносимым сравнением, надо думать. — Так что о будущем надо думать до. И после.
— А Симон мне говорил, что надо уметь по движениям… ну, определять, куда противник дальше…
— Кому ты больше веришь, отцу или брату?… У каждого своя манера боя. Симон слишком рассудочный, он в бою хладнокровен, как единорог. В кого только такой? А ты как я: у тебя интуиция будь здоров. Тебе надо на нее и полагаться.
Я услышал мамин голос из окна надо мной:
— Милорд, вам не кажется, что пора к столу?… И может быть, хватит мучить сына?… На таком солнце вам обоим станет плохо.
По тону было слышно: закончила говорить — и прикусила нижнюю губу, как будто хмурится. И глаза потемнели. А еще она нервно теребит четки, которые привешены у нее к поясу домашнего темного платья.
— Одну минуту, дражайшая миледи! — отец отсалютовал матери шпагой и поклонился ей. — Разрешите преподать сыну еще один урок! Полагаю, если как следует прожариться на солнце, особенно оценишь искусство нашего повара в приготовлении жаркого, нет?…
Я не услышал смешка, но совершенно точно знал, что мама тихонько прыснула и прижала ко рту крошечный кружевной платочек. Мама только хочет казаться строгой.
— Стар, становись!
