Патриция МакКиллип - Арфист на ветру
Ветра цвета камней, огня, золота, ночи полетели вокруг него витками, а затем – прочь, вниз. Башня взревела и обратилась в огромную груду обломков, и Моргон рухнул на траву рядом с ней.
Он нигде не ощущал мощь Гистеслухлома и Эриэл, словно Высший сковал их в последний, предсмертный миг. Снег, падающий с мертвенно-белого неба, взвихривался вокруг него и таял, едва касаясь земли.
Голова его шла кругом от мощи землезакона. Он слышал безмолвие корешков травы под своими ладонями; он взирал на разрушенную Башню Ветров немигающими глазами призрака из Ана на краю равнины. Могучее дерево склонилось под дождем на Задворках Мира, почти касаясь ветвями мокрого косогора; он почувствовал, как сместились и вывернулись из почвы корни при падении гиганта. Сигнальщик в войсках Астрина поднес к губам свою золотую трубу. Мысли землеправителей заклубились в сознании Моргона – мысли, полные скорби и страха, хотя никто не понимал почему. Весь Обитаемый Мир, казалось, возник между его руками и травой, пронзив все его тело, протянувшееся от диких холодных пустошей до изысканного двора в Ануйне. Он был камнем, водой, опустошенным полем, птицей, рвущейся против ветра, раненым королем, предающимся отчаянию на песках чуть ниже Равнины Ветров, турами, призраками и тысячей хрупких тайн робких ведьм, говорящих свиней и уединенных башен, которым требовалось найти место в его душе. Трубач набрал в грудь побольше воздуху и заиграл. В то же мгновение Великий Крик воинств Ана огласил равнину. Звуки, стремительный натиск знания, утрата, снедающая сердце Моргона, внезапно захлестнули его. Он снова закричал, упал наземь лицом вниз и зарылся в мокрую траву.
Могучая рябь пробегала через его разум, колебля мысленные связи с землей, которые он выстроил. Он понял, что смерть Высшего освободила всю мощь Властелинов Земли. Он ощущал их души – древние, неистовые, словно огонь и море, прекрасные и беспощадные, намеренные его сокрушить. Он не знал, как с ними биться. Не двигаясь, он видел их внутренним зрением, разверзнувшихся и летящих по всей Равнине Ветров со стороны моря, подобно волне, в образах людей и животных, – и мысли их мчались впереди этой волны, словно разведывательный отряд. Они коснулись его раз, другой – коснулись, исторгая знание из его мозга, разрывая связи, которые он унаследовал, пока его сознание дубов из зеленой дубравы, туров, пахарских лошадок, рунских земледельцев, всех крупинок Обитаемого Мира не начало его покидать.
Он ощутил это как новую утрату, страшную и пронзительную. Он пытался ей противиться, следя, как все ближе и ближе подступает роковая волна, но это было все равно что желать помешать морю унести песчинки из его ладоней. Войска Астрина и Мэтома громыхали по равнине с севера и юга, их знамена, словно последние листья, полыхали в зимнем небе. Моргон понимал, что их всех истребят, даже мертвых. Ни сознание живого, ни воспоминания мертвеца не смогли бы сохраниться после натиска мощи, которая пожирала даже его чудесную силу. Мэтом скакал во главе своих войск. За деревьями Хар готовился выпустить на равнину туров. Рудокопы Данана, поддерживаемые справа и слева стражами Моргол, потянулись вслед за имрисцами. Моргон не ведал, чем им помочь. Тут он осознал, что с юго-восточного края равнины упорно стремятся ему на выручку Элиард и хедские земледельцы, вооруженные, пожалуй, лишь молотами, ножами и кулачищами.
Он поднял голову; ощущение их близости внезапно поколебалось, едва неизвестный разум нахлынул на его сознание. Весь Обитаемый Мир стал темнеть – частицы его жизни откалывались и исчезали... Он хватался за них, пальцы его оплетала трава, и он понял, что не оправдал надежды Высшего. Затем в некоем туманном уголке его “я” отворилась дверь, и он увидел, как Тристан выходит на крылечко в Акрене, слегка дрожа на холодном ветру, и глазами, потемневшими от страха, смотрит в сторону материка, где беснуется буря.
Он поднялся на колени, а затем и на ноги – со всем своим неистребимым упрямством, которым наделил его маленький остров. Ветер хлестнул его по лицу, и Моргон едва сумел устоять под его диким порывом. Он стоял в сердце хаоса. Живые, мертвые, Властелины Земли вот-вот готовы были начать вокруг него битву; землезакон Обитаемого Мира вырывали из его власти – он освободил ветра. Они разгулялись по всему Обитаемому Миру и говорили ему о лесах, которые гнутся и вот-вот станут ломаться в щепки, о деревнях, где рассыпаются домишки и в воздухе кружат камыш и дранка. Море вздымалось – вот-вот оно затопит хибару с лежащим в ней королем Хьюриу, если Моргон ничего не предпримет. Элиард падет, если Моргон не остановит его. Он попытался дотянуться до мыслей брата, но, ища его на равнине, лишь запутался в паутине неведомо чьих “я”.
Он терял знание и мощь – точно волна подтачивала скалу, и казалось, нет от нее избавления, нет иного образа, который он мог бы сотворить в уме, чтобы отбить ее удар. И тут он увидел, как на траве перед ним что-то блестит, – на траве лежала его разбитая арфа и ее порванные струны молча посверкивали, развеваясь на ветру.
Мощная и чистая ярость – не его, неведомо чья – обволокла его и сожгла все, что сковывало его разум, и сознание его стало ясным, как пламя. Он увидел себя близ Рэдерле – это она освободила его на миг всем своим гневом – он готов был ползти к ней на коленях, ибо она все еще жива, ибо она здесь, с ним. В единый миг она подсказала ему, что ему надлежит делать, а затем схлестнулись все силы Обитаемого Мира. Как раз перед ним. Мертвые кости, мерцающие кольчуги, яркие щиты живых, туры, белые, как первый снег, стражи Моргол с их стройными копьями из ясеня с серебром, и против них – безжалостная и бесчеловечная мощь Властелинов Земли.
Он впервые услышал скорбный крик, который, умирая, испускают туры, жалобно взывая к своим близким. Он ощущал, как разрываются имена мертвецов, подобно языкам пламени в его разуме. Мужчины и женщины бились мечами и копьями, кирками и боевыми секирами против врага, который не имел постоянного обличья, но непрерывно преображался, перетекая во все новые формы, ввергая противника в отчаяние и сея смерть. Моргон чувствовал: то умирают крупицы его самого. Рудокопы Данана валились, как огромные крепкие деревья; хедские земледельцы перед лицом врага, не вмещающегося в их представления, не похожего ни на что, известного им из их мирной истории, настолько оторопели, что даже не пытались защищаться. Их жизни исторгались из души Моргона с особой болью. Равнина перед его глазами была живым клубящимся созданием, частицей его, борющейся за жизнь без всякой надежды спастись от темного, острозубого, гибкого чудовища, которое решило, что мир сгинет. Через несколько кратких мгновений боя он почувствовал, что пали первые из землеправителей.
