Наталья Резанова - Я стану Алиеной
Сколько кругом людей! И никого не различить… Или у него в глазах темно, и он не может выделить темный плащ Селии среди множества ряс?
Когда она успела ускользнуть? И куда направилась?
Хотя на последний вопрос можно не отвечать.
Когда он добежал до ворот, они оказались заперты. Оливер рванул засов, и на скрежет из каморки выбрался привратник. Впервые на его памяти это оказался не Луигне, а сменивший его на посту маленький старичок — в отличие от Луигне, глаза у него были здоровы, зато он был награжден двумя горбами — спереди и сзади. Стоило бы поразмышлять, нарочно ли здесь в привратники избирают людей, чья наружность не без ущерба, или это случайное совпадение, однако сейчас Оливера подобные вопросы не занимали.
— Эй, схолар! Погоди двери ломать, здесь тебе не кабак…
Оливер пытался его обойти, но горбун маячил на дороге.
— Завели себе обычай шастать туда-сюда как одержимые, только и знай запирай за ними, потом отпирай…
— А что… — Оливер хватал воздух ртом, как большой пес, — сейчас кто-то выходил отсюда?
— Твое какое дело?
— Тут был… друг один… Меньше меня ростом, плащ коричневый…
— А, этот… бледный такой, глаза черные, — горбун кончил, наконец, мучить засов, — выскочил аккурат перед тем, как в колокол ударили. Эй, погоди!
Старикашка, наверное, надеялся на какую-либо мзду за открытую дверь и сведения, однако напрасно. Оливер отпихнул его и бросился по улице, надеясь увидеть, как мелькает впереди плащ Селии. Упоминание о «черных глазах» — хотя они у Селии были светлые, и даже очень светлые, его не обманывало. Мало ли что старику может померещиться. Куда она направилась, он сомневался не больше, чем в тождестве Найтли и брата Лактанция. Конечно же ее путь туда — на Соборную площадь.
А вот что она там собирается предпринять, он догадаться не мог. Более того, он не был уверен, что это понимает и сама Селия.
Добро еще, если она бежит туда, чтобы увидеть Найтли. А что, если…
Найтли причинил ей худшее зло, какое можно сотворить с живой человеческой душой.
Но он также заботился о ней с рождения и научил всему тому, что она знает.
Что, если она попытается его освободить?
Оливер рванулся со всей мочи. Этого нельзя допустить. Не важно, имеет ли Найтли право на спасение, Селию нужно остановить. Осужденная заочно, она попадет прямо в руки палачей. Даже если она не будет пытаться спасти Найтли — на площади могут быть люди из Трибунала, брат Джеффри собирался лично следить за наказанием грешников, а он занимался ее делом… ее узнают.
Каждый раз, когда они разлучались хотя бы ненадолго, случалось что-нибудь ужасное. Как в Кулхайме, как у Сломанного моста. Может быть, поэтому он согласился брать ее с собою при походах в монастырь, пусть это было поперек всякому здравому смыслу. И вот случилось как раз то, чего он боялся.
Стоп! Еще ничего не случилось. И может, не случится, если ее задержать. Он сильнее, он сумеет с ней справиться. Догнать ее! И ни за что не оставлять одну.
Как бьют колокола! Сколько же церквей и звонниц в этом городе? Совсем недавно, в первую ночь января, они слушали эти раскаты, изгонявшие зиму, выкликавшие весну. Тогда это были колокола жизни, теперь — смертный перезвон. И весь этот город, покаянно искупающий праздничное веселье, это звучащее днем и ночью по его улицам гнусавое пение…
Оно ему не примерещилось. Из-за угла вывернулось очередное покаянное шествие и преградило ему , путь, с пением «Dies irae», воем и плачем.
Проталкиваясь среди бичующихся и калек на костылях и в тележках, Оливер с ужасом осознавал, что каждое мгновение все увеличивает расстояние между ним и Селией. Кто-то из смиренно кающихся грешников, разозленный его не слишком деликатным продвижением, ткнул ему в лицо горящей свечой — Оливер лишь машинально уклонился и продолжал прорываться дальше, провожаемый проклятиями.
Все было безнадежно. Он отстал. Теперь ее уже не догнать. Но он и не думал останавливаться. Точнее, он вообще не думал. Просто бежал.
Когда ноги вынесли его на Соборную площадь, он едва не упал. Но перевел дух и ринулся дальше, в толпу. Людей здесь было не меньше, чем во время карнавала. Хотя исчезли и скоморохи, и поводыри зверей, и канатоходцы. От смертных костров, пришедших им на смену, виднелись только следы на брусчатке, да и те почти стерлись. Однако у горожан все еще оставалось здесь развлечение как раз против фонтана, с которого они с Селией смотрели потешный турнир, на галерее, где прежде были выставлены звери… Правда, теперь там были выставлены люди.
И возле одного из столбов в галерее, обвитом ржавой цепью, толпился народ, и гулко отдавались голоса, и гнусно пахло паленым, и солдаты в медных касках — такие же, как в достопамятном конвое, — лениво тыкали под вздох не в меру напиравшим зевакам древками копий, и два монаха нищенствующих орденов яростно спорили, стоя под каменной аркой, размахивая костлявыми ручищами, — о чем, нельзя было разобрать…
Поздно. Все поздно. Он не успел.
Но Селии нигде не было видно. Неужели ее уже увели? Или она еще там, в галерее, в окружении солдат и попов… живая или мертвая? «Будь уверен, сжечь себя не позволю», — сказала она…
Слепо и отчаянно он втиснулся в толпу любопытствующих, но преуспел лишь в том, что увидел затылки собравшихся впереди. Он проглотил ком в горле и, обернувшись, не видя ничего, спросил:
— Что здесь?
Ему охотно ответили:
— Да какого-то хрена старого у позорного столба кондрашка хватила, вот они и суетятся…
Дышать сразу стало легче. Оливер даже смог рассмотреть говорившего — это был горожанин средних лет, в серо-зеленой котте, короткой, как приличествовало его сословию.
— А… с чего вдруг?
— Да Бог его знает. Стояли себе эти грешники так они уж не первый день стоят. Позорище, конечно, ну и думали бы о том прежде, чем развратничать, воровать да богохульствовать! Народ пошумел немного, в первые дни навозом пошвырялся — так не камнями же! А после только кричали да ругались, и то без большого зла. Вон один парень на край фонтана влез и брякнул оттуда: «Доброго пути, жаркого огня, удобной могилы!» Всего-то. А этого и прихватило. Попы уж проверяли его, каленым железом жгли, думали, притворяется: ан нет, ни рукой, ни ногой не движет. Теперь спорят, снимать его или до ночи оставить…
Оливер посмотрел на фонтан. В тот первый, еще ничем не омраченный день Селия стояла на его краю и смеялась.
А неделю спустя здесь жгли ее изображение.
«…Жаркого огня, удобной…»
Ее по-прежнему нигде не было. И, как ни ныло сердце, Оливер догадывался, что вряд ли найдет ее здесь.
В толпе началось какое-то движение. Солдаты, спрыгнув со ступеней галереи, начали теснить горожан в сторону, прокладывая дорогу. Похоже, монах, настаивавший на том, чтобы расковать сраженного ударом грешника, одержал верх в споре. Соорудив носилки из двух копий и щита, болящего повлекли прочь, туда, где один из охранных воинов изловил какого-то несчастного, на свою голову заехавшего на площадь в телеге, и затребовал телегу, лошадь, и возницу для нужд Церкви.
