Софья Ролдугина - Ключ от всех дверей
Я только рассмеялась — на этот раз невесело.
— Да кому нужна такая, рыжая, сумасшедшая и бессмертная… А дети… Говорят, что самая горькая судьба — пережить ребенка. Мне такой не надобно.
— А любовь? — тихим эхом откликнулась прозрачная Лале.
Я задумчиво пнула камешек — уже намеренно. Странно разговаривать так — словно с собой беседую. Да и вопросы такие… Неприятные. И слишком уж живо стоит перед глазами домик с желтой черепицей, спрятанный посреди подсолнухового поля.
— Быть любимой — тяжело, любить — больно, — ответила я наконец. Не ко времени вспомнился Лило-из-Грёз, часто изрекавший подобные истины. Впрочем, таким он стал уже в старости… А в юности не боялся ничего — ни любить, ни быть любимым, ни дарить в порыве весь мир и звезду с неба в придачу.
— А ты, милочка, не только дура, но еще, оказывается, и трусиха, — усмехнулась водяная девушка. — Подойди-ка сюда, — неожиданно позвала она.
Я насторожилась.
— Зачем это?
— Подарок хочу сделать тебе, непутевой, — досадливо мотнула головой другая Лале. — Подойди, не пожалеешь.
Хм… Если подумать получше — чего мне терять? Убить меня она не сможет, а остальное и не страшно вроде. Эх, была — не была!
— Чего тебе? — я подошла к краю тропинки. — Так достаточно?
— Ближе, — улыбнулась девушка прозрачными губами. Туман причудливо огибал ее, обходя стороной, и поэтому казалось, что та, вторая Лале окружена сиянием. — Наклонись-ка.
Фыркнув — мол, раскомандовалась! — я присела на корточки, и оглянуться не успела, как скользкая холодная рука цапнула меня за шею. Даже не холодная — ледяная!
— Пусти, — попыталась я закричать, но пальцы сдавили горло сильнее, и вместо властного приказа вышло жалобное сипение.
— Нет, — спокойно ответила водяная девушка. Теперь, вблизи, стало совершенно ясно, что она была на меня совершенно не похожа. Только голос — в точности мой. Глаза — колкие, рот — искривлен в саркастической усмешке, такую особу тронь — ядом истечет.
— Прошу тебя… — мне стало страшно. Сразу вспомнилось, что кроме смерти есть еще множество скверных вещей. Например, забвение…
— Проси лучше, — усмехнулась она.
Вот теперь страх пробрал до костей — ледяной, как руки моего двойника, липкий, как патока, соленый, как кровь из прокушенной губы.
— Молю тебя…
Мои руки, отчаянно царапающие воздух, проходили сквозь тело мучительницы, как через туман. Только инеем покрывались. Ключ висел на цепочке мертвым грузом, не думая обжигать обидчицу бездымным пламенем.
— Что, страшно, Ла-лль-ле? — спросила девушка, насмешливо перекатывая на языке мое имя. — А будет еще страшнее. Знаешь, какое единственное лекарство от боли?
Я перестала трепыхаться, беспомощно обвисая. Воздух в груди закончился, и теперь все нутро горело от жалких попыток сделать хотя бы один маленький вдох.
— Небытие, — так же жутко усмехаясь, продолжила мучительница. — И сейчас ты уснешь навсегда — вот мой подарок для тебя, дорогая трусиха.
И рука потянула меня вниз, вниз, к журчащей водной поверхности, к пробирающему до костей холоду… Я пыталась зацепиться за бережок, но ногти лишь бессильно соскользнули с мокрой глины. За шиворот хлынула ледяная вода. Тело почти сразу потеряло чувствительность, даже грудь уже не сводило так от желания сделать глоток воздуха. Движения замедлились, как в ночном кошмаре, когда нужно бежать, а ноги и руки едва двигаются. Журчание воды сделалось нестерпимым, оглушительным, и мне стало мерещиться, что кто-то в глубине тоскливо поет:
Мимо проходит дней череда,
Смыла холодная, злая вода
С сердца тоску и сковала мне грудь…
В омуте сладко навеки уснуть…
Мы медленно погружались все глубже и глубже. Жесткая рука давно исчезла с моего горла, но набравшая воды одежда, сапоги и сума тянули на дно. Веки тяжелели, а волны не обжигали уже смертельным холодом, а нежно ласкали, как летний ветерок.
Кто не любил, кто не любим,
Тот, кто печалью и грустью томим -
Здесь обретет тишину и покой
И распростится с ненужной душой…
"Постойте! — захотелось крикнуть мне. — Но я люблю, я любима! Есть на земле те, кому нужна моя забота!" Но мои помертвевшие губы отказывались повиноваться. Да и толку-то от крика под водой?
Мимо неспешно проходят века.
Жизнь суетливая так далека!
Если захочешь — не сможешь уйти,
Силы растеряны в долгом пути…
Слабая, какая я слабая… Глупая, никому не нужная, ни на что не годная Лале…
Дно у реки оказалось мягким, как пуховая перина, да вот только почивать на таком ложе мне совершенно не хотелось. От бессилия на глазах выступили слезы — соленые и теплые, как морская вода. Море… приказ Ее величества… Да пропади она пропадом, эта слабость, я должна — значит, выберусь!
Я сумею, обязательно сумею…
Хлоп! — лицо обожгла пощечина. И сразу стало тепло.
Хлоп! Хлоп, хлоп!
— Хватит, — прошептала я слабо и открыла глаза. Где-то рядом горел костер, выпуская в ночное небо снопы искр. В спину упирались спрятавшиеся под тонким слоем земли корни. И ни следа воды. Неужели снова колдовской сон?
— Госпожа! — радостно воскликнули ломающимся от волнения голосом и обняли меня восхитительно горячими руками. Мне показалось, что я вот-вот умру от счастья.
— Мило, родной мой… — шепот сменили неподобающие придворной даме всхлипывания. — Как ты нашел меня?
Авантюрин — самый настоящий, ни капельки не придуманный! — погладил меня ласково по голове.
— Чудом, госпожа… Лале, — произнес он тихо, и мне стало ясно, что и мой ученик тоже порядком перепугался. — Когда этот странник ударил посохом о камень, я вдруг очутился посреди деревни — той, что в дне пути от развилки, — в дне пути?! Ох, а Лир-то — страх, как не прост… — Вы, наверное, смеяться будете, но у меня сердце в пятки ушло. Думал, то ли ждать вас там, то ли идти туда, где нас разлучили… Промаялся один оборот, а потом сорвался с места, пешком побежал быстрее иной лошади. Всю лощину вмиг пролетел, и не заметил, как. А потом устал. Плелся — нога за ногу, как пьяный. И тут гляжу — посреди дороги вы лежите, бездыханная… Я и так, и эдак — не просыпаетесь. И становитесь все холодней и холодней… Тут уж мне совсем страшно стало. Разревелся, как мальчишка, все волшебство из головы выскочило… Вдруг из ручья вынырнула прекрасная леди, да как закричит жутким голосом: "Глупый ты увалень, тащи ее в лес! Костер разведешь, а там, глядишь, отогреется и проснется!" Я так и сделал, — вздохнул Мило и немного отстранился, чтобы видеть мое лицо. Глаза у него и вправду оказались покрасневшие, словно заплаканные. — А вы все не просыпались… Вот я и решил попробовать то, что обычно после припадков делаю… Вы не сердитесь за пощечины?
