Игорь Шенгальц - Цена верности
И тут Дарина почувствовала, что происходит нечто неприятное. Некий скрежещущий звук проник чуть не до самого сердца, по телу прокатилась волна озноба, девушка подняла руки, пытаясь защититься от этого непонятного чувства, но звук подавлял волю, руки опускались, а глаза закрывались.
Битва сама собой затихала, люди бросали оружие наземь и отходили от своих противников прочь. Сбиваясь в кучи, замирали на месте. Даже лошади перестали ржать и склонили головы.
Поле начал застилать туман.
Джек полностью потерял способность ориентироваться. Ничего нельзя было разглядеть уже в двух шагах, невероятно тянуло в сон, но он с трудом себя переборол и замер настороженно.
Крис же, как и многие вокруг, прилег наземь и задремал.
А Дарина спала стоя. Она видела все происходящее, и одновременно оно казалось ей ужасным сном, где она была лишь зрительницей, а не участницей.
И только в глубине сознания еще тлела мысль — магия Мертвой Королевы! Но сделать что-то Дарина была уже не в силах.
Рядом с Крисом протопали чьи-то тяжелые сапоги, из тумана вынырнула рука с ножом и перерезала одним ловким движением горло уснувшему по соседству солдату. Крис этого не видел. К счастью для него, туман скрыл его тело от тех, на кого магия не подействовала.
Джек, который, наверное, единственный из всей армии не потерял способность двигаться, совершенно не понимал, что ему теперь делать. Он не видел ничего вокруг и не знал, что происходит.
А отряд смерти брел по полю, уничтожая обнаруженных имперцев. Еще полчаса — и армии конец. Ее просто уничтожат полностью, перерезав солдат, как тупых овец.
Но, к счастью, нашелся еще один человек, кроме Джека, на которого не подействовала магия Мертвой Королевы.
Калеб, за все сражение ни разу не покинувший свою палатку на пригорке, рядом с палатками Дарины, внезапно ощутил болезненный звон в ушах. И почти тут же, как по мановению руки, вся прислуга опустилась на пол, погрузившись в магический сон.
Вокруг воцарилась поразительная тишина, невозможная вблизи поля боя. Крики смолкли, ржание лошадей затихло. Калебу показалось, что весь мир вымер, и он остался один — последний живой человек.
Он усмехнулся. Не об этом ли он мечтал? Быть единственным!.. Жаль, мечты имеют обыкновение сбываться…
Он вышел из палатки и бросил взгляд на поле сражения. Густой сизый туман мешал обзору, но и того, что рассмотрел император, было достаточно, чтобы понять — дело плохо! Люди лежали, упав там, где застало их заклятье, и не просыпались, даже умирая.
Со стороны палаток Дарины он тоже не видел никакого движения. Совсем плохо, он и правда остался один…
— Ну что ж, — прошептал Калеб, — посмотрим, чего я стою…
Он шагнул вперед и развел руки в стороны: так сподручнее ловить линии силы и скручивать их в жгуты. За последние годы он сильно поднаторел в практической части, хотя раньше больше увлекался теорией, и теперь ловко, одним движением, собрал в левую руку толстый пучок лучей. Оборвав их, император слепил небольшой шарик света, нежно дунул на него, и шарик полетел по ветру, как пушинка, с каждым мгновением ускоряя свой полет.
Там, где летел шарик, туман отступал в сторону, а люди, спавшие мертвым сном, недоуменно поднимались с земли. Вот уже шарик достиг палаток Дарины и ее генералов и полетел дальше, в поле, сверкая, как маленький кусочек солнца.
Он скользил над полем зигзагами, туда и сюда, в разные стороны, и везде туман рассеивался, обнажая черную вытоптанную землю, лежащих на ней людей, а дальше и совсем страшное — людей в черном, на краткий миг склонявшихся над воинами и тут же идущих дальше, к следующему спящему.
— Братцы! Да они же глотки нашим режут! — внезапно завопил один из солдат, разглядев происходящее. — Бей их!
— Бей! — отозвался дружный хор голосов, в которых уже не осталось и тени колдовского сна.
Черные отступили. «Вот что интересно, — подумал Калеб, — обычные горавийские солдаты спали так же, как и имперские воины. Разница лишь в том, что черные их не трогали. А сами они не подвержены силам заклятия, но обычных мечей боятся: имперцы уже уничтожили десяток-другой их брата, а остальные удрали».
Калеб сосредоточился на управлении шариком. Оно отбирало много сил, но результат того стоил. Солдаты пробудились, туман исчез полностью. Калеб слегка пошатнулся. Голова закружилась, кости заломило. Однако он сделал свое дело, и бой возобновился с прежней яростью.
Сам же низложенный император медленно вернулся в палатку, где его тут же подхватил под локти камердинер и помог добраться до лежака, на который Калеб и рухнул, тяжело дыша.
— Есть еще силы, есть… — прошептал он.
А через некоторое время в палатку прискакал гонец и передал небольшой запечатанный конверт, на котором значилось просто: «Калебу. Лично в руки».
Только один человек на всем свете мог так бесцеремонно ему писать, и он, разорвав конверт, с полуулыбкой прочел послание:
«Спасибо. Ты еще не совсем прогнил. Есть шанс. Д».
Ох уж эта Д., как же он жалел, что с ней вышло именно так, а не иначе. Ведь, сложись все чуточку по-другому, и никакая сила в мире не смогла бы превозмочь их совместную мощь. И не пригодились бы тогда браслеты Нерло, не потребовалась бы башня и охрана. С каким удовольствием он сделал бы Дарину реальной соправительницей, а не фиктивной супругой, способной влиять лишь на судьбы ближайших фрейлин, да и то лишь тех, что не получали жалование в охранном отделении, а получавших было большинство…
Если бы не этот паренек, Джек, который встал по правую руку от Дарины, если бы он тогда не подслушал разговор, вовсе не предназначенный для его ушей, то все пошло бы по-другому. Оруженосца-Криса со временем удалили бы от Дарины под каким-нибудь благовидным предлогом, а уж завоевать ее любовь Калеб бы сумел, это лишь дело времени. Но Бейзил, старый осел, поспешил, надел браслеты и испортил всю игру. Да, Калеб был ему благодарен, ведь именно Бейзил в свое время открыл молодому принцу глаза на то, как можно и нужно поступать в жизни, что главное — это твои амбиции, и если ты ощущаешь в себе силы, то противостоять тебе не посмеет никто.
Черный отряд разрушил дворец в Риверстале, тут Калеб не солгал, когда давным-давно рассказывал принцессе и ее спутникам историю своей жизни. И не солгал, когда рассказал о смерти отца. Он лишь утаил, что отношения у них с детства складывались плохо, и то вынужденное путешествие, которое он преподнес, как отцовское поручение, своеобразную «школу жизни» для наследника, было не чем иным, как изгнанием. И Бейзил, который повстречал его, голодного и измученного, на границе с пустыней, и принял, как сына, оказался тогда для него истинным пророком, которому хотелось повиноваться.
