Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда
Руки упираются в косяк. Металлические петли, ровная поверхность и ручки нет. Дверь открывается вовнутрь и, значит, никаких шансов выбраться… Вальрик опустился на пол, обхватив раскалывающуюся голову руками, по пальцам текло что-то липкое. Кровь? Кровью можно рисовать. Неровные, смазанные линии… круг… квадрат… крест.
Бога нет. И милосердия нет. И любви тоже нет, она не способна выжить в этом мире. И чести нет. Только ложь и предательство. Все лгали, а он верил. Дверь заперта.
Это нечестно. Ладони ощупывали гладкую поверхность… толкнуть. Ударить. Бесполезно. Красные следы на белом пластике. Почему они не открывают? Они же видят. Не могут не видеть. Любой эксперимент требует наблюдения. Откуда ему это известно?
В памяти пусто. Звон, свет и движение. Пол белыми волнами подкатывается к ногам, потолок прогибается, но стена неподвижна. Опереться, встать — потолок замирает в нескольких миллиметрах от головы — вдохнуть поглубже и… сосредоточиться. Не думать ни о стенах, ни о потолке, ни о чем, кроме двери… должна быть ручка… возможность открыть… просто не видит… спрятали. Сосредоточиться и отыскать. Представить, что за дверью такое место, где людей нет, ни конвоиров, ни исследователей, ни таких же как сам Вальрик, обреченных на изучение… только покой, ему так нужно немного отдохнуть.
Вторая дверь проступила рядом с первой, медленно и постепенно, явно покалывая ладони холодом. Металл и иней. Почти красиво, белое кружево на серой стали, Вальрик и забыл, как выглядит кружево.
Замка нет, зато есть ручка. Нажать. Дверь открывается с протяжным скрипом. По босым ногам тянет прохладой, и темнота, заглядывая внутрь комнаты, дружелюбно улыбается, обещая долгожданный покой.
Не холодно и не жарко. Коридор с зелеными стенами, ровные шеренги одинаковых дверей, хрупкие трубки ламп, прилипшие к потолку. Тишина. Вальрик сразу и не поверил, что возможна такая блаженная успокаивающая тишина. И чтобы свет глаза не резал, и ни единого белого пятна вокруг. Он хотел засмеяться, а вместо этого заплакал.
Ерунда какая, он не должен плакать, причин ведь нет: все закончилось, Вальрик понимал каким-то десятым недовырезанным имперскими хирургами чувством. Здесь его не достанут, выяснить бы еще, где это «здесь» находится. Но потом, сначала отдохнуть, можно прямо тут, на полу, просто посидеть несколько минут, привыкая к тишине… и успокоиться.
Проснулся Вальрик от боли, но не той, искусственной, что сидела внутри черепа, а давно забытой, телесной. Саднили ободранные ладони, стонали от малейшего движения утомленные мышцы, жутко чесался под бинтами череп, а в глаза точно песку насыпали. Пахло пСтом, кровью, и еще чем-то назойливым, неприятным, прочно ассоциирующимся с лабораторией. Содрать бы этот запах, можно вместе с кожей, лишь бы избавиться, и от рубахи больничной, которая больше на рубище похожа. И от бинтов этих. Желание было столь острым, что Вальрик содрал повязку прямо в коридоре.
Зато за первой же дверью обнаружилась пустая комната с крохотной полупрозрачной кабинкой. Стоило ступить внутрь и с потолка полились струи расслабляюще-теплой воды. Вальрик стоял, не двигаясь, наслаждаясь нежным скользящим прикосновением капель к коже, их запахом, вкусом. Совсем не тот, каким он помнился.
Одежда нашлась в шкафу: просторные штаны, белая рубаха без рукавов и воротника со странным рисунком и куртка из жесткой ткани. Чуть великовато, и неудобно с непривычки, но лучше чем то, в чем он сюда пришел. И запахов никаких.
У зеркала Вальрик застыл надолго. В зеркале был призрак, не имеющий никакого отношения к отражению Вальрика. У призрака желтая кожа с отросшей щетиной и обритая голова, красные пятна лопнувших сосудов и совершенно безумный взгляд.
Джулла его не узнает… По шее багровой лентой скользнула капля крови… и еще одна. И еще. Нужно чем-то перевязать рану, но Вальрик просто прижал к затылку мокрое полотенце и лег на кровать, заново привыкая к ощущениям. Кровь соленая, а вода сладкая, содранная кожа саднит и кое-где жжет. Жаль, что запахов нет, было бы интересно…
Чем пахнет солнечный свет? Или волосы Джуллы… цветущий вереск, сосновая кора, подсвеченная каплями янтаря и кружевное небо. Второй раз он засыпал медленно, осознавая и наслаждаясь каждой секундой погружения в сон.
Она не пришла, но… быть может, завтра. Вальрик подождет.
Фома
Никогда прежде время не было таким медленным. Вдох-выдох и между ними минута, или даже две. Воспоминания и немного печали о том, что упущено. Разговоры с Карлом и Дэкой, который отчего-то решил, будто обязан навещать Фому, и приходил каждый день, хотя в лаборатории ему не нравилось.
Порой Фоме казалось, что лучше бы просто умереть. Пусть боль, но когда-нибудь она бы закончилась, а этому искусственному туману, в котором он обитает, не видно конца. И писать становится все тяжелее и тяжелее. Мысли путаются, а ручку приходится зажимать в кулаке, чтобы не выскальзывала, и буквы выходят корявыми, неровными.
— Зачем ты это делаешь? — Дэка сидел на кровати, мотая ногами в воздухе.
— Что делаю?
Трубки в носу не только не позволяли дышать нормально, но и придавали голосу неприятную сипоту.
— Пишешь зачем? В библиотеке книг много, может быть даже двести, а ты еще одну пишешь. — Дэка нагнулся, подымая с земли упавший лист, повертел в руках и, положив на тумбочку, повторил вопрос. — Ну так зачем?
— Не знаю. Просто пишу и все. Раньше хотелось сделать что-то такое… чтобы люди запомнили, вечное, как… как этот замок.
— Получилось?
— Нет. Я даже не знаю, что с той книгой стало. Да и не важно… глупая была. Неправильная. Хорошо, если потерялось.
— А теперь правильная? — Дэка пересел поближе.
— Теперь не знаю. Раньше я писал о том, что видел, теперь о том, что думаю, только и мысли, они ведь не всегда правильными бывают, понимаешь?
Дэка серьезно кивнул и, подумав, ответил:
— Это когда мама думает, что я вырасту и в замке останусь. Это неправильные мысли.
— Неправильно думать, что у других людей неправильные мысли.
Фома отложил бумаги и ручку, разминая сведенные внезапной судорогой пальцы.
— Люди разные и мысли разные, у каждого свои, и сравнивать нельзя. Свои, наверное, можно, те, которые были раньше и те, которые есть сейчас, и то я не уверен, что стал лучше. Другим — да, а вот судить… или осуждать. Извини, пожалуй, это не совсем подходящий разговор.
— Ничего, я понимаю. Карл говорит, чтобы я тебя слушал, потому что ты… это… забыл. Хороший, в общем. А маме не нравится. Только Карлу она перечить не станет, но деду жалуется, что я всякие глупости слушаю, а потом жизнь себе сломаю. Я не сломаю, я буду князем, как отец.
— Будешь, — подтвердил Фома, и Дэка радостно заулыбался, но спустя секунду-другую, помрачнев, спросил:
— А ты, правда, умрешь? Тебе не страшно? — шепотом интересуется Дэка. — Ну, умирать?
— Страшно. Только не умирать, а… меня учили, что после смерти человек попадает на суд, где придется ответить за все свои дела, хорошие и плохие, и я вот никак не могу решить, чего же больше.
— И в книге ты про это пишешь?
— И про это тоже.
«Задумался в чем же разница между судом и осуждением, и почему люди безоговорочно и слепо доверяют другим людям, позволяя им выносить решения и определять, что правильно, а что нет. И почему часто бывает так, что устанавливающие правила не торопятся этим правилам следовать? Я не знаю ответа и боюсь сам дойти до осуждения вещей, которых не понимаю.
Суд — надежда на справедливость, но образ мыслей того, кто просит о справедливости и того, кто судит, зачастую различается. И выходит так, что доверяя другому решение, мы выносим себе заведомо несправедливый приговор? Но в то же время хватит ли у меня смелости судить себя по своей же справедливости? Вряд ли.
Значит, существование судьи и суда необходимо, но в то же время нарушает саму идею справедливости. И еще одно: кто же будет судить самих судей?»
Перечитав, Фома решил, что эту часть выбросит, глупые, никому не интересные мысли. Единственная польза от книги — занятие, позволяющее отвлечься от факта собственной гибели. Уже совсем скоро он узнает, что за чертой… и есть ли у него душа, а в смерти справедливость.
Рубеус
Рубеус проснулся от головной боли и понял, что совершенно не представляет, где находится. Прямо перед глазами потолок с диагональной и незнакомая лампа в желтом пыльном абажуре. Рубеус закрыл глаза, сосредотачиваясь. Голова болит. Пить охота. Плечо онемело. На нем что-то лежит, вопрос что. Если повернуть голову на бок… не сильно, слегка, только чтобы посмотреть… главное, чтобы не стошнило. Это же надо было так нажраться… а все Карл с его советами.
Карл вчера точно был. А еще спирт, коньяк и шампанское. Или коньяк отдельно, а потом шампанское со спиртом? Память заканчивалась где-то после слов «закусывать надо», а он, выходит, не закусывал. Зря. Всем организмом Рубеус понимал, что нужно было вчера закусывать. Или позавчера? Нет, больше, намного больше, точнее дольше. К головной боли сумятица в памяти, он пил и пил долго, а вчера пришел Карл… был неприятный разговор. Черт, полный беспорядок. Воды бы. Придется вставать. Вот заодно и выяснит, где находится и какой сейчас день. И время. И почему плечо занемело?
![Мелисса де ла Круз - Ведьмы Ист-Энда. Приквел: Дневники Белой ведьмы[Witches of East End. Prequel: Diary of the White Witch]](/uploads/posts/books/51854/51854.jpg)
