Виктор Демуров - Зарницы грозы
Любил кошачий царь почему-то на лубках появляться. Рысь согласился, вызвал его в Лукоморье к назначенному дню, а Калин Калинович стал речь готовить.
— Надо, чтобы человек уважаемый к народу обратился, — говорил он, — тогда прислушаются. Меня-то не знает никто. Ставр — тот отказался, струсил... Илейка двух слов не свяжет, да и читать не умеет... Или Федот-стрелец, или ты, Баюн.
— Я скажу, — ответил рысь. — Меня Навь знает хорошо. Авось они тоже прислушаются.
Прибыл Манул. Для лубка постоял. Рыбы и сливок откушал как следует. Потом с раздувшимися боками вперевалку отправился к яблочку, через которое было решено говорить. Глаза вперил в блюдце, зрачками сверкнул — яблочко стало белым, а блюдце, наоборот, залилось чернотой. Затем от яблочка откусил. Сжевал. Проглотил. И сказал:
— Катите, готово.
Баюн жутко волновался. Шутка ли, все Тридевятое его увидит сейчас. Речь наизусть заучил, про себя повторил — она коротенькая, чтобы внимание людей удержать. Покатили надкушенное яблочко, и появилось на блюдце вместо птицы Гамаюн все Тридевятое царство с высоты. Калин Калинович глаза страшные сделал: мол начинай, не медли!
— Русичи! — заговорил рысь. — Это я, Баюн, первый советник царя Финиста. Хотя с этой минуты уже, наверное, никакой не советник. Да и он царь не настоящий. Уж простите, придется вам это слушать...
Слушали его в хоромах и хижинах, теремах и шатрах, избах и избушках. Яблочки давно уже не считались за признак богатства — много их стало, и дешевы. Слушали в лесах и степях, в горах и на северных равнинах. Слушали люди и нелюдь, нечисть и звери. Слушали навы, ошеломленные. Слушал Финист, кусая до крови губу и стискивая кулаки. Едва пропал рысь и вновь появилась сбитая с толку птица Гамаюн, царь хватил по блюдечку с размаха так, что оно треснуло, а яблочко укатилось в угол.
— Предатель... Змея... Я же с тобой, как с равным... То-то ты вечерами пропадать стал! За кем пошел? Кто в тебе взрастил все это?!
— Больше мне в царский терем нет дороги, — сказал Баюн, отодвигая блюдце. — Враг государству я с вами стал, друзья. Даже не верится.
— Это звание — почетное, — ответствовал Калин Калинович и потрепал Баюна по голове. — Хоть и говорил я, что мы не гонимся за похвалой, а все же ты, я думаю, заслушиваешь. Елена тебе не откажет в награде.
— Друзей я хочу увидать, — сказал рысь. — Чтобы бабушка Яга по чудесным лугам Ирия скакала на крылатом коне. Чтобы Иван-Царевич со своими зверями учил людей уму-разуму. Чтобы Алеша в небесном храме перед Вечной Девой колено преклонял. Знаю, что вернуться они на землю не смогут, да с небес и не хочется возвращаться. Но хочу проститься как подобает. И пусть у них все хорошо будет. А мне ничего особо не надо. Что я хочу, того сам добьюсь. Справедливость уже пытался вершить. Жизни привольной наелся — до отвала. Может быть, пусть у меня появится кто-то вроде Ягжаль...
— Это ты уже Елене выскажешь. А насчет терема не волнуйся. Хочешь, у меня поселись. Я никому не отказываю, как ты знаешь уже.
Возражать Баюн не стал. Определили ему комнату, ставни заперли, чтобы не подсматривал кто, на дверь оберег повесили. А Финист в это же время объявил на все Тридевятое: три мешка золота тому, кто его бывшего советника разыщет и живым доставит в царский терем.
Глава восьмая
Повезло маршалу, что в походе у воевод яблочек нет. Переговариваться сподручнее, конечно, ну а вдруг оно во вражьи руки попадет? Кто знает, как бы воеводы откровения Баюна восприняли, и что из этого вышло.
Воцарился переполох — будто гром-камень швырнули в курятник. Рысь правильно рассчитал, кому попало не поверили бы, решив, что это враги воду мутят. А убийце Хеллион, говорящему явно в здравом уме и твердой памяти, поверили почти что все. Многие в тот день из сторонников Финиста стали его ненавистниками, как, например, воевода Добрыня. Были и темные, кого не поколебать — сказали, что все это ложь и они докажут, но так доказательств и не дали. Финист сам ничего не говорил. Всем известно, оправдываешься — значит, точно виновен. Но приказ свой оставлял прежним: Баюна изловить, живого доставить.
На следующий же день к царскому терему пришла толпа, требуя выдать им царя-сатанократа. Их разогнали, стреляя поверх голов, но еще через день возле терема началось настоящее сборище. Верховодил им некий домовой. Он подлил масла в огонь, заявив, что Финист сам лакает дьявольскую жидкость и за ее счет не стареет, а молодильные яблоки — это так, прикрытие. Его скрутили и отрубили голову на глазах всех собравшихся.
Следом грянули облавы. Финист ярился, приказывая грести, трясти и допрашивать всех, кто казался подозрительным. Сборища он запретил под страхом смертной казни, но все равно к нему в терем однажды попытались ворваться женщины — жены тех воинов, что сражались на западе. Они требовали остановить войну, которую ведет чудовище. Финист их прогнал, пригрозив спустить собак.
После того, как публично казнили несколько десятков людей (среди них Вестников Рассвета было только двое), народ смолк. Но теперь ненависть сгустилась над Тридевятым. Стали бить нав — по любому поводу и вообще без повода. Припомнили всю их гордыню, все презрение, столько-то и насмерть забили. Навы в долгу не остались. Дом на дом, улица на улицу, начала разгораться вражда. Где нав было больше, там заправляли они, а где людей — оттуда навы сами бежали, иначе и на вилы их могли поднять.
— Я твою душу пожру, пес! — бесновался Волх. — Что у тебя происходит?!
— Не моя вина! Чертов рысь мне так заплатил за всю доброту!
— Дай его мне, я его развею от Нави до самой преисподней!
Кто был мирного нрава и к кровопролитию не склонен, тот ушел на поселения в леса — рассудили, что в глуши демон их ни на что не сподвигнет и тем самым во мрак не ввергнет. Вестники Рассвета стали полниться народом, но еще больше расплодилось в Лукоморье каких-то идолопоклонников. Каждый заявлял, что целиком правду знает только он. Вскоре эти люди сцепились друг с другом, кулаками отстаивая свои истины, и добились того, что почти все оказались пороты батогами и сосланы на север.
— Ты же говорил — братоубийств не будет! — обвинял Баюн Калина Калиновича.
— Сам видишь — это Финист первый начал. Если бы он признался, покаялся, уступил, ничего не случилось бы. Вон хорошую идею придумали: в леса уходить, рассеиваться. Демон людьми володеет, пока может нас сжать вместе, как пальцы в кулак, а когда мы каждый за себя, у него над нами власти нет.
Народ тоже не дурак, сам об этом смекнул. Те, что отшельниками жить не желали, просто собрали пожитки и в королевства уехали, выбирая какие помельче, войной не затронутые. Но ненависти от этого меньше не стало. Некто Кудеяр себя маслом облил и поджег прямо у Финиста под окнами. Его бросились тушить, да было поздно. На царя обозлились все Кудеяровы друзья и вся родня — а тех весьма немало было. Взялись за оружие, пытались в царский терем прорваться. Навстречу вышла Финистова личная гвардия, которая за маршалом в огонь и в воду, демону он служит или еще кому. Всех кудеярычей порубили и бросили тела в помойную яму.
