Кирилл Шатилов - Кровь и грязь
Орелия встала. Как была, с прямой спиной, поднялась с лавки, вышла из-за стола и, не оглядываясь и не дожидаясь подругу, направилась к выходу. Анора бросилась перелезать через колени ничего не понимающего, но явно довольного Вила. Бириней будто встрепенулся после крепкого сна и, изловчившись, поймал ее за руку.
— Скажи ей, что она может встретить меня в «Бехеме» до полудня почти всякий день.
— Сами ей и говорите, — отмахнулась Анора, замечая, как к их столу уже спешит грудастая служанка.
Орелию она догнала на крыльце. Девушка стояла, облокотясь на перила, и наблюдала за грозовыми тучами, обещавшими вот-вот пролиться холодным дождем.
— Он просил передать…
— Слушай, только не надо вот этого всего! — Орелия метнула на подругу взгляд, в котором та должна была, вероятно, увидеть праведный гнев и отвращение, однако не заметила ничего, кроме обиды и отчаяния. — И поклянись мне, поклянись прямо сейчас, что эта дурацкая история останется между нами. Мне очень жаль, что тебе пришлось в ней участвовать.
Как интересно, невольно подумала Анора, а ведь она действительно говорит его же словами! «Мне очень жаль». Говорила ли она так раньше? Вот ведь никогда не обращала внимания…
— Ну конечно, я буду молчать, как рыба. Когда я кому рассказывала наши с тобой секреты?
— Это — не секрет. Это — тайна! Нет, даже хуже. Это гадость, о которой я больше не намерена даже вспоминать. Как думаешь, ливанет?
— А хоть бы и так! Рынок-то вот он, перед нами, в два счета успеем укрыться. Давай как собирались. Не возвращаться же домой с пустыми руками.
То ли вторая за это утро нечаянная встреча затмила собой первую, то ли они слишком спешили, чтобы успеть до дождя, который и в самом деле пошел, правда, когда они уже уютно устроились в пустом доме Аноры и примеряли обновки, но только предупреждения сумасшедшей Закры были забыты, подарки к вечеру, нужные и ненужные, куплены, а Орелия настолько расхрабрилась, что не смогла пройти мимо восхитительных лотков со сладостями и теперь уплетала лесные орешки в твердом меду, критически разглядывая Анору, разгуливающую по избе в широкополой рыбацкой шляпе.
— Слушай, а как они ее все-таки делают?
— Ткут.
— Это я и сама догадалась.
— На каркас натягивают, чтобы форму держала.
— Вшивают его, что ли?
— Ну да. Побеги орешника гнут и сплетают.
— И что, вправду не промокает?
— Нет, конечно. А ты что, первый раз такую надеваешь? У меня была когда-то. Не слишком красиво, зато удобно.
Анора повертела шляпу в руках, бросила на сундук, где уже отдыхал ворох торопливо перемеренных вещей, и выжидательно посмотрела на подругу.
— Так и будешь стоять голая? — поинтересовалась та.
— А тебе завидно?
— Орешков оставить?
— А ты там что, уже все добила?
Анора бросилась спасать тающие в смеющемся рту Орелии гостинцы. Кто-то не удержал равновесия, и все закончилось хохотом и потасовкой на застеленном толстыми шкурами полу. Потом, лежа на боку и выискивая в меху чудом уцелевшие медовые шарики, Орелия сперва закатывала их в глубокий пупок Аноры и лишь затем выковыривала языком и губами. Анора вытянулась в струнку и с наслаждением извивалась бедрами.
— Перестань! Мне щекотно! Хватит!
— Тебе и должно быть щекотно.
— Правда, прекрати!
— Ты — моя любимая чашка!
— Хватит, говорю!
— Чашечка, молчи!
Анора вывернулась и легла к Орелии лицом. Той пришлось уткнуться носом в шкуру и на ощупь искать последний орешек. Орешек пропал.
— Ты что не одеваешься?
— Тебя соблазнить хочу, разве не понятно?
Орелия погладила Анору по покрытой мурашками ноге. Мурашек заметно прибавилось. Вспомнила:
— Ты говорила, он что-то мне передавал…
— Тебя же эта гадость не интересовала.
— Анора!
— Давно бы так. А то все «забудь» да «забудь».
— Анора!!
— Ну сказал, что торчит в этой забегаловке до полудня каждый день.
— Каждый?
— Я не уточняла. — Она почувствовала, что лежит на чем-то твердом. Приподнялась и извлекла из-под бедра пропавший орешек. Жаль, что они почти все достались Орелии. — А ты что, в него все-таки втрескалась?
— Совсем с ума съехала! Он же все-таки мне…
— А кто он тебе? Да никто он тебе. Я прекрасно знаю, о чем ты думаешь, но даже если тебя научили этому в Айтен’гарде, по-моему, все это чушь полнейшая. Все равно что отказываться от еды, потому что, мол, поела три дня назад. Ну вот скажи мне, какое он к тебе имеет теперь отношение?
— Никакого, — признала Орелия. — Но к матери моей — имеет.
— И что с того? До твоего отца у нее был вообще настоящий муж. Ты что, по нему тоже тоскуешь?
— Этот был первым.
— Тебя послушать, так мне вообще жить не захочется!
— Почему?
— Потому что все мои дети будут похожи на того лавочника.
— Будут. Если и не внешне, то повадками.
— Повадками, — передразнила Анора. — Какой ужас, да? Может, мне теперь вообще с мужиками не встречаться? А то от какого-нибудь очередного эделя родится новый лавочник.
— Я не про то.
— А я — про то! Про то, что ты вбила себе в голову всякую ерунду и теперь будешь до старости считать себя дочкой, как его там, Биринея какого-то. И это при живом-то отце! Стыд и срам, вот что я скажу.
Орелия видела, что спорить бесполезно, да и не стремилась никого переубеждать. Кроме, разве что, самой себя. Близость Биринея впервые, наверное, за всю жизнь, подсказала ей, что он — ее мужчина. Поначалу она испугалась этой мысли, потом смутилась, потом — пошла на поводу. И для чего? Чтобы узнать историю своей матери, ставящую беору на всех ее робких чаяниях. На самом деле Анора молодец. Должно быть иногда, действительно, не стоит идти на поводу у пусть даже старых поверий. Надо слушаться внутреннего голоса и поступать, как он подсказывает, как хочется. А Орелии сейчас больше всего на свете хотелось снова оказаться в переполненной ароматами таверне, хоть вместе с Анорой, но куда лучше — одной, вернее, наедине с седобородым стариком. Разве он старик? Проживший много зим — не значит старик. Старик — тот, кто думает об этих прошедших зимах больше, чем о будущих, во всем ищет меру и избегает знакомства с теми, кто годится ему во внучки. Кто уже сложил оружие. И для кого доспехи — непосильная ноша.
Орелия даже улыбнулась. Нарисованный образ в корне отличался от живого человека, который сейчас… который сейчас… хмм, а ведь служанка и в самом деле была довольно смазливая. То-то он там бывает каждый день! Ну зачем она в этот раз послушалась внутреннего голоса и поспешила сбежать от… самой себя?
